Уильям Сидни Портер, более известный нам под именем О. Генри, описывал Трухильо в опубликованном в 1919 году романе «Короли и капуста». Гондурас он в этой книге называет «Анчурией», «страной беззакония и вседозволенности», а Трухильо в ней превратился в «Коралио», «брильянтик, вкрапленный в ярко-зеленую ленту моря». Лет за тридцать до выхода этой книги он сам на протяжении некоторого времени жил в Трухильо… еще один «гринго», оказавшийся в почти безвыходном положении. Это была очень серьезная черная полоса в жизни О. Генри. Его, работавшего банковским клерком в Хьюстоне, обвинили в растрате, но буквально за день до суда ему удалось сбежать в Новый Орлеан, а там сесть на идущий в Гондурас корабль. «Годы жизни в Соединенных Штатах, – написал он, – теперь кажутся мне каким-то надоедливым дурным сном».
По заболоченным проселкам до города нам с Крисом пришлось ехать около двух часов. Трухильо мало изменился с тех пор, как в нем побывал Морде… а, возможно, даже и с тех времен, когда в нем жил О. Генри. Дороги были только грунтовые или, в лучшем случае, мощенные булыжником, и пешеходы на них встречались редко. Жителей в городе и ближайших его пригородах было 20–30 тысяч. Состоял он в основном из двух– и трехэтажных деревянных и каменных домов, выкрашенных в яркие цвета, – синих, зеленых, желтых. Мы нашли гостиницу, в которой не было ни одного постояльца, и его пожилая хозяйка встретила нас с такой помпой, будто наш приезд был знаменательной вехой в истории этого крошечного местечка.Мой номер находился на втором этаже, и пахло в нем так, будто дверь комнаты не открывали лет сто или больше. В одном углу армия красных муравьев растаскивала последние крошки чего-то, что, судя по расстоянию между разбросанными по полу остатками, некогда было достаточно большим. На покрывале осталась вмятина в форме человеческого тела. На тумбочке лежала потрепанная испаноязычная Библия, а в дальнем углу стоял малюсенький телевизор, который мне так и не удалось включить. Встроенный в стену кондиционер ревел громче двигателя гигантской дальнобойной фуры. При этом он еще и вибрировал так, словно пытался расшатать удерживающие его кронштейны и уйти гулять на свободе.
Я поднял трубку гостиничного телефона и позвонил Эми, надеясь немного успокоиться, услышав ее голос, но на том конце провода сработал автоответчик. В Нью-Йорке было около пяти часов вечера, и я представил себе, чем сейчас занимаются мои родные. Скай, наверно, играет на детской площадке в конце квартала и ждет, когда Эми позовет ее домой ужинать. А может быть, они в этот момент поливают цветы на крыше нашего дома и нежатся под последними лучами заходящего солнца? Мне было очень не по себе. «Я скучаю по вам, ребята», – сказал я, чувствуя себя невыносимо одиноким, и повесил трубку.
Вечером мы пошли прогуляться, но к девяти часам в городе было совсем темно, будто все жители уже отправились спать. Только со стороны пляжа доносилась громкая кантри-музыка. Мы пошли на звук и наконец набрели на пару ресторанов, словно соревнующихся, чьи концертные колонки смогут выдать больше басов. Но ни в одном, ни в другом заведении не было ни души, даже официантов. Мы прошли мимо испанского форта, от которого сейчас остались только полуразвалившиеся стены, приземистое каменное здание и несколько пушек под благоухающими манговыми деревьями. На близлежащем холме стояла статуя Христофора Колумба, указывающая рукой на простирающиеся перед нами темные морские воды. Шагая обратно в гостиницу, мы забрались на высокий холм и оказались на Cementerio Viejo, или Старом кладбище, где похоронен авантюрист Уильям Уокер. 70 лет назад здесь же побывал и Морде.
Мы разговорились с женщиной в свободном белом платье, стоявшей на другой стороне улицы у облупленного двухэтажного здания. «Иногда здесь бродит его дух», – сказала она об Уокере. На вид ей было около шестидесяти. Власти Гондураса схватили Уокера в 1860 году. Казнили его прямо под стенами испанского форта. В тот момент ему было 36 лет. Женщина взмахнула рукой, как делают люди, описывая небоскребы. «Он очень-очень высокий, – сказала она о призраке, – и выходит, когда луна в подходящей фазе».
Этой ночью меня охватила паника. Я дрожал от страха, а в голове снова и снова крутилась одна и та же мысль: и это всего лишь первый день путешествия! Я хотел помолиться, но, сообразив, что забыл, как это делается, наконец, уснул. Когда я проснулся, оказалось, что мы уже опаздываем на встречу с проводниками.
«Золотая лихорадка»
Боб Берк подплылк Морде и Брауну на тарахтящем мотором 12-метровом «питпане». Местные жители используют эти длинные, узкие, выдолбленные из стволов деревьев лодки для передвижения по рекам в глубине континента. Боб был белый, но казался столь же диким и необузданным, как окружающая природа. Это был худощавый, мускулистый человек с длинной бородой и забранными в хвост волосами по пояс. Он ходил в драной одежде, не носил обуви, а на макушку головы повязывал синюю бандану. Молчаливым, но выразительным предупреждением у него на поясе висела кобура с пистолетом 45-го калибра.
Этим утром Морде с Брауном поднялись по берегу лагуны Каратаска до лагеря, в который местные жители доставляли из джунглей древесину. Явно временные хижины были построены из пальмовых листьев, а рабочие выглядели так, будто каждую ночь глушили ром и устраивали кулачные бои.
Берк был знаком с хозяевами лагеря и наведался к ним за продуктами. Морде с Брауном он рассказал, что родом из Филадельфии, но последние два десятка лет провел в Гондурасе. Он жил вместе с женой-индианкой и четырьмя детьми в небольшом домишке, расположенном в джунглях километрах в тридцати к западу от лагеря. Боб показал рукой на уходящие в глубь континента болота. Его хижина была в восьми километрах от Рио-Патуки, он будет возвращаться домой завтра утром и, если они хотят, может взять их с собой.
Мужчины провели ночь на берегу. Они поужинали выловленной из воды черепахой, а утром 2 мая, не видя других вариантов, отправились в джунгли на лодке Берка. Дожди вроде бы прекратились, джунгли начали возвращаться к нормальной жизни, воздух, словно аэрозолем, наполнился тучами москитов. За время своего путешествия по реке они «видели черных и белых журавлей ростом с человека. Десятки и десятки цапель. Белолицых обезьян на деревьях, крокодилов в протоках».После наступления темноты не раз наблюдали, как из мглы, «поблескивая красными, как рубины, глазами», выплывают навстречу чернильно-черные тела крокодилов.
Проводник развлекал путешественников рассказами о своей необычной жизни, которые в действительности были очень похожи на истории многих других американцев, покинувших родину, чтобы без следа раствориться в джунглях. Он сказал, что уехал из Филадельфии в 19 лет, после каких-то неприятностей, случившихся во время службы на флоте. «Какие беды заставили его покинуть Штаты, он не сказал, а мы не спрашивали, – написал Морде в своем дневнике, хотя позднее все-таки выяснилось, что Боб убил кого-то, поспорив из-за женщины. – Тем не менее он признался, что домой вернуться не может, а экстрадиция из Гондураса по местным законам ему не грозит».
Берк сказал, что по прибытии в страну он поучаствовал в двух революциях, контрабандой доставляя оружие из Соединенных Штатов. Во время второй его арестовали, бросили в тюрьму и пытали в надежде узнать, где он спрятал последнюю партию оружия. Ничего, кроме смеха, у него это не вызвало. Берк отказался назвать место, и его в итоге просто отпустили. Схрон с оружием до сих пор так и лежит в джунглях… ведь никогда не угадаешь, в какой момент в Гондурасе случится новый переворот. Казалось, он намекал, что спрятанное оружие служит ему своеобразной страховкой.
Вскоре после этого Боб устроился в одну из фруктовых компаний, но надолго в ней не задержался, решив, что лучше будет работать самостоятельно. По его словам, он уходил «все дальше и дальше от цивилизации, пока не очутился в Москитии».
Женившись, рассказывал Берк, он вместе с семьей ушел в джунгли и относился к этой новой жизни как к возможности изучить дикую природу. Он знал названия большинства местных деревьев и растений (не только на английском, но и на латыни) и с первого взгляда узнавал любую змею. Заметил, что «презирает медлительную копьеголовую змею», и назвал теперешнего себя «любителем приключений и исследователем», которого «изнутри пожирает золотая лихорадка».