Читать интересную книгу Женись на мне (сборник) - Ирина Степановская

– Ну? – Фигура не разогнулась, но голос показался Лене не просто знакомым, а даже родным.

– Это я, – сказала она, наклоняясь к капоту и не боясь испачкаться. – Если не передумал, завтра поедешь со мной в Третьяковку?

Фигура медленно разогнулась и стала вытирать ветошью руки. Умные, слегка выгоревшие глаза в мелкой сеточке недавно появившихся морщин смотрели на нее с интересом. «Вот с ним мне притворяться не надо, – подумала Лена. – Ни в чем. Какая есть, такая есть». Не очень молодая уже, не очень хрупкая, прямо надо сказать. Зато умная, деловая, умелая. Такая, как и все женщины в их родне. Как мама, сестра и сноха.

– Освободилась, что ли? – Мастер Никифоров, ничуть не смущаясь того, что она была на каблуках значительно выше его, смотрел ей прямо в лицо.

– Освободилась. От иллюзий. Надеюсь, что навсегда.

– Ну, если навсегда, то пойдем. Я давно картину хочу посмотреть. «Три богатыря» называется.

– А вечером я тебя на ужин приглашаю. – Голос у нее почему-то стал несколько хриплым.

– Нет уж, – ответил ей Никифоров Николай. – Ты меня в Третьяковку, а я тебя на ужин. Я не в хоромах, правда, на съемной квартире живу, но у меня чистота и порядок. Грязные носки нигде не валяются. И картошку я так пожарю, пальчики оближешь. У меня настоящая чугунная сковородка есть. Каслинского литья. Еще дореволюционная. В Петербурге, между прочим, все, что из чугуна сделано, решетки там, ограды, часы всякие, на Урале, в наших местах, отливалось. Знаешь?

– Знаю, – сказала она и зажала на всякий случай в руках носовой платок. Ужасно у нее опять почему-то защипало в носу. – Русские мы, потому и знаю. Родные. Жареную картошку не ела сто лет. Давай тогда так. С тебя картошка, а я принесу огурчики и чего-нибудь покрепче. Согласен?

– Заметано, – сказал он и протянул досуха вытертую ветошью крепкую руку.

Август 2002 года

Матисс. «Красные рыбы»

Среда в Музее изобразительных искусств имени Пушкина – день бесплатных посещений. Ольга Петровна поэтому старалась брать выходные по средам. Благо работа позволяла. Ольга Петровна работала в библиотеке. Вот и сегодня она наметила себе на выходной день план. Нельзя сказать, что этот план отличался от других ее планов на другие, все похожие друг на друга, выходные. По крайней мере в последние два месяца. Сначала магазин – молоко, половинка черного и куриные ноги на неделю, потом – Музей изобразительных искусств. Ольга Петровна в музей ходила часто. Он, собственно, теперь составлял промежуточный угол ее жизни. А вся жизнь образовывала треугольник. Равнобедренный треугольник, в котором одним углом она была сама, вторым – сын, Сережа, а третьим углом оказался Матисс. Весь Матисс в целом, и особенно его «Красные рыбы». Самая любимая картина Сережи.

Ольга Петровна видела «Красных рыб» с закрытыми глазами. Сережа копировал их много раз. Копировал и по памяти, и в музее. Лоскут скатерти на неправильном овале стола, стеклянная банка с прозрачной водой. Еще лиловый цветок с краю в горшке. В банке – красные рыбы.

– Что тебе в ней нравится? – спрашивала она.

– Праздник. Утро. Ощущение солнца.

Сын поступал в Суриковское училище, но не поступил. Наделал ошибок в сочинении. Теперь его не было с ней, а она ходила в музей скоротать время и всегда смотрела на «Красных рыб».

Дежурная по залу ее уже узнавала.

– Пишет сынок?

– Звонит. Скоро принимает присягу. Только бы не отправили куда-нибудь в плохое место!

– А вы помолитесь. Поможет.

– Я буду сюда приходить, – вымученно улыбалась Ольга Петровна. – Может, вы даже помните его, моего сына. Он здесь часто бывал. Копировал. Худенький такой мальчик… Красивый.

Дежурная не помнила. Ольга Петровна – маленькая, серенькая – садилась на банкетку и молча смотрела на «Красных рыб». Толпы посетителей ее не тревожили. К вечеру она поднималась и тихо уходила. Будто растворялась в осенних сумерках.

Но в этот день она немного задержалась в магазине. Купила еще пакет яблок, моркови, яиц… Сумка своей тяжестью оттягивала руку. На лестничной площадке Ольга Петровна остановилась и поставила все пакеты прямо на коврик перед дверью. Ключ затерялся в кармане среди мелочи, платка и использованных билетов, и она долго шарила по подкладке, прежде чем его отыскала. Вот наконец она вставила его в потемневшую, исцарапанную скважину разболтанного уже порядком замка (у нее единственной на площадке оставалась старая деревянная дверь), но вдруг обомлела. На коричневой масляной краске двери среди давно знакомых потеков и пятен вдруг явственно различались свежие царапины. Будто покорябал кто дверь ключом или, может быть, гвоздем… Ольга Петровна всмотрелась яснее. Забилось сердце. Вот они – знакомые очертания красных рыб. И контур банки. И угол стола. Дальше линии прервались, обрываясь и нисходя вниз, будто кто-то вдруг помешал закончить рисунок.

Ольга Петровна сделала шаг назад, подняла голову, посмотрела вверх в лестничный пролет. Тихо позвала. Почти шепотом:

– Сережа!

Никто не ответил, только где-то далеко на улице раздался протяжный и злой гудок автомобиля. Тогда она осторожно опять спустилась вниз на первый этаж и обследовала все пыльные и темные, но хорошо знакомые углы подъезда. У батареи, где висели почтовые ящики, валялся окурок. Она, даже не подумав о брезгливости, подняла его и внимательно осмотрела. Вообще-то Сережа не курил, но… Ничего, кроме двух смятых фантиков от конфет, также не было и в почтовом ящике. Настороженно внимательная она снова поднялась к своей квартире, втащила пакеты, прикрыла дверь (но не стала ее запирать) и пошла в кухню готовить цыплячьи окорочка. Недельный запас она разом выложила в кастрюлю, перемыла яблоки, крупными ломтями нарезала хлеб, вышла в коридор и уселась на маленьком стульчике ждать.

Он пришел. В половине первого. Крадучись, слегка только царапнул по двери. Мать встала навстречу и тихо, не включая света, открыла. Да, это был Сережа. В полумраке подъезда было не разобрать его лица, но его родной запах никогда не позволил бы ей обмануться. Сын к ней припал, будто упал, и она, не выдержав, вскрикнула:

– Миленький, что с тобой?

Он быстро оторвался от матери, молча поднес указательный палец к губам. Ольга Петровна втащила его в коридор, заперла дверь – на тот самый разболтанный замок, потом еще на один, запасной, и еще замкнула тридцатилетней давности цепочку. Только после этого она, нашарив выключатель, включила свет.

– Мамочка, только тихо!

Сережа стоял перед ней бледно-серый, худой, с коротко стриженными волосами, в драной телогрейке с чужого плеча, в испачканных и слишком коротких брюках. Узкий кадык сильно выделялся, как и раньше, на его почти детской, тонкой шее.

– Мальчик мой! Ты здоров? – Она почти с ненавистью стала стягивать с него эту враждебную, пропитанную чужой жизнью одежду. Он неловко ей помогал, как бы тоже стараясь быстрее освободиться от ненужной ему чьей-то чешуи.

– Сейчас, мой сыночек, сию минуту, подожди немного… – Она вдруг бросила его грязные брюки на пол и кинулась набирать воду в ванну. Потом она побежала в кухню, готовясь разогревать готовые уже окорока.

– Все будет готово… у меня все есть, я приготовила, я чувствовала, я знала… – Она то вытаскивала из ящика картошку, то вдруг кидалась в комнату за полотенцами.

– Мама, остановись! – Сын шагнул к ней почти раздетый, в одних трусах, и она, вдруг увидев, что трусы на нем тоже чужие, форменные, зеленые, вдруг не смогла сдержать дрожи на подбородке. И ухватилась за подбородок руками, сцепив зубы, готовая выслушать и принять все, что он ни скажет.

– Мне нужна другая одежда, – сказал сын. – Я заскочил переодеться и попрощаться. Я сейчас уйду. Я должен скрываться, бежать.

– Почему? – Она все не могла оторвать пальцы от подбородка.

– Мама, я сделал ужасное. Я убил.

– Боже мой! Деточка! – Она с остановившимися глазами обхватила его за шею. И тут же заговорила, стараясь словами как бы исправить, облегчить и оправдать: – Я не верю, что ты это сделал просто так! Тебя, наверное, мучили! Ты не виноват!

– Мама, прости, некогда объяснять. – Он пытался отнять ее от себя. – Этот урод был сволочь, козел… Я его ненавижу. Поэтому я его застрелил. Мама, не бойся! Я убегу! Я не могу в этой армии… Ты только дай мне переодеться. И денег немного… Ну, сколько есть… Я знаю, что много у тебя нет…

– Нет, так нельзя! – Она вдруг резко отпала от него и стала, удерживая его за плечи, жарко говорить ему прямо в лицо: – Сыночка, так нельзя! Ты не мог убить просто так! Надо идти в прокуратуру… Надо искать какие-то выходы! Мы будем искать справедливости! Я соберу все характеристики… Найду адвоката…

– Мамочка, милая… Какие характеристики? Какой адвокат! Ты просто не понимаешь жизнь. Где ты найдешь на него денег? Пусти скорей, мне надо собраться…

Она поняла, что сейчас он уйдет, и она останется без него навсегда. А его поймают и будут судить, а ее даже не пустят к нему и сделают из него военного преступника.