В эпилоге «за пределы романа выведена та сила, которая порождала и формировала роман о Пилате и само земное существо вание которой придавало происходящему черты события, драмы истории, протяженности... Вместо постижения (путем угадывания или видения) и воплощения — бесконечное воспроизведе ние одних и тех же картин»[100].
Таким образом, в романе «Мастер и Маргарита» представлен система повторов, конфигурация и позиция которых в тексте определяют особенности композиции и образной системы произведения. Это повторы языковых средств, мотивов, ситуаций, образов. Основным приемом, определяющим структуру текста, служит прием лейтмотива. Это такой принцип построения текста, при котором «некоторый мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз, выступая при этом каждый раз в новом варианте новых очертаниях и во все новых сочетаниях с другими мотивами»[101]. Повторы дополняются многочисленными историко-культурными и литературными реминисценциями. Повторяющиеся речевые средства пересекаются, объединяются в ряды и поля, вступают в родовидовые (тьма — туча), синонимические и антонимические отношения (солнце — луна; ночь — свет и др.). Повторы соотносят различные пространственно-временные планы текста, связывают «ершалаимские» и «московские» главы, проецируя историю на современность, открывают во временном вечное, они актуализируют смыслы, важные для семантической композиции романа, и определяют «однородность» изображаемых в нем фантастического и реально-бытового миров.
Вопросы и задания
1. Прочитайте рассказ Е.Замятина «Пещера». Выделите повторяющиеся элементы в его тексте. Определите типы повторов. Какие позиции занимают повторы в тексте?
2. С какими рядами повторов связано заглавие рассказа — «Пещера»? Определите смысл заглавия.
3. Выделите сквозные образы рассказа. Покажите, как они взаимодействуют друг с другом в тексте. Определите, в чем проявляется вариативность и устойчивость этих образов.
4. Выделите ключевые оппозиции текста рассказа, в которых участвуют повторы.
5. Определите основные функции повторов в тексте рассказа. В чем своеобразие композиции и речевой организации рассказа Е.Замятина?
Прокомментируйте высказывание писателя: «Если я верю в образ твердо — он неминуемо родит целую систему производных образов, он прорастет корнями через абзацы, страницы. В небольшом рассказе образ может стать интегральным — распространиться на всю вещь от начала до конца»[102]. Приведите примеры интегральных образов.
«Уединенное» В.В. Розанова: структура текста
«Уединенное» (1912)[103] В.В.Розанова уже его современниками было оценено как произведение экспериментальной формы, фиксирующее «восклицания, вздохи, полумысли, получувства», которые «сошли прямо с души, без переработки», и разрушают границы между художественным текстом и текстом документальным или «мимолетной» записью. Для «Уединенного» характерна свобода композиции, которая сочетается с предельной субъективностью и динамизмом переключений из одного стилистического регистра в другой. Ассоциативному характеру повествования соответствуют принцип «мозаики» в соположении элементов текста и особая синтаксическая организация.
Объемно-прагматическое членение предельно дробно.
Текст «Уединенного» состоит из небольших по объему, разно-темных и, как правило, тематически гомогенных фрагментов, каждый из которых является и композиционной единицей произведения, и коммуникативно-смысловым сегментом целого. Не случайно В. В. Розанов считал необходимым, чтобы каждый фрагмент печатался на отдельной странице, вне связи с другими, как обычно: печатаются поэтические тексты. Требование это, однако, было выполнено лишь однажды — в первом издании «Уединенного». Границы каждого фрагмента строго определены, традиционные средства межфразовой связи, объединяющие компоненты текста и использующиеся внутри них, при этом отсутствуют: каждый фрагмент в результате может восприниматься как самостоятельная и; автономная миниатюра. Отношения когезии, таким образом, в; тексте ослаблены.
В то же время ряд первых фраз фрагментов-миниатюр начинается сочинительным союзом, сигнализирующим о связи с неким предтекстом. Этим предтекстом служит, однако, не предшествующая повествовательная единица, а не выраженное словесно содержание. За текстом остается «смысловое пространство», I рожденное мыслью повествователя и связанными с ней эмоциональными ассоциациями, читателю же предлагается только знакомство с развитием этой мысли или ее итогом: ...а ведь по существу — Боже! Боже! — в душе моей вечно стоял монастырь; И только одно хвастовство, и только один у каждого вопрос: «Какую роль при этом (здесь и далее выделено Розановым. — Н.Н.) я буду играть?»
Наличие скрытых смыслов, мотивирующих использование сочинительной связи, углубляет и усложняет структуру текста. Ту Я же функцию выполняют средства выражения согласия-несогласия, открывающие начальные предложения фрагмента: — Да, все так, — и просвещение, и связь с идеями времени... Но она готовит хорошее наследство внукам, прочное и основательное...
Использование в начале фрагментов синтаксических конструк- Я ций, предполагающих предтекст и, следовательно, обладающих» известной незавершенностью, даже синсемантичностью (смысловой неполнотой), — знак неисчерпанности авторской «сырой» Я мысли. «Собственно, каждая мысль, схваченная в момент ее рождения, гениальна, если она мысль (выделено М.О. Меныииковым. — Н.Н.), а не бессмыслица. В этом очарование многих писателей, прелестных своей непосредственностью, например В.В. Розанова. Он ухитряется схватывать мысль еще до рождения ее и даже до зачатия, в ее трансцендентном, так сказать, бытии...»[104]. «Бытие» мысли — завершенной и в то же время всегда связаннойЯ с другими — и отражается в членении «Уединенного». Один и тот же фрагмент текста может характеризоваться и самостоятельноетью, проявляющейся в его структурной отграниченности и отсутствии формальных средств связи с соседними миниатюрами, и особой синсемантической открытостью, которая определяется наличием имплицитных смыслов и опущенным предтекстом, ориентацией на необозначенное «пространство мысли».
Отказ от традиционных синтаксических связей — «форма утверждения приоритета индивидуального и тем самым неповторяемого над общезначимым и потому повторяемым, механически воспроизводимым»[105]. Связному тексту жесткой жанровой формы Розанов противопоставляет свободное объединение фрагментов-миниатюр, при этом целостность всего текста определяется не столько межфразовыми связями, сколько движением сквозных семантических рядов, повторами ключевых слов, вводящих инвариантные темы «Уединенного» (душа, литература, Россия и др.). Таким образом, особенно значим для этого текста такой вид связности, как когерентность.
Утверждение права автора на индивидуальный синтаксис определяет не только своеобразие членения текста «Уединенного» в целом, но и широкое использование экспрессивных способов расчленения отдельных его компонентов. Выражая свои коммуникативные намерения, автор то выделяет одну из частей высказывания крупным планом, то вносит в начало фрагмента словоформу или предложение, выражающее гипертему (О своей смерти: «Нужно, чтобы этот сор был выметен из мира». И вот когда настанет это «нужно» — я умру), то делает самостоятельными высказываниями зависимые элементы и части предложения, то вообще разрушает цепочку синтаксических зависимостей:
Недодашь чего — и в душе тоска. Даже если недодашь подарок. (Девочка на вокзале, Киев, которой хотел подарить карандаш-«вставочку», но промедлил, и она с бабушкой ушла.)
Перед нами новый тип синтаксической организации произведения, существенно отличающийся от иерархической прозы XIX в. Одним из первых в начале XX в. В.В. Розанов широко использует сегментацию и парцелляцию как особые способы экспрессивного расчленения целостного текста. Эти приемы в дальнейшем получили интенсивное развитие в художественной и газетно-публицистической речи XX в.
Фрагментарность — ведущий композиционный принцип «Уединенного». Он обусловливает такие признаки структуры текста, как прерывистость, усиление дистантных семантических связей, отказ от внешней иерархии составляющих произведение частей. В этом плане «Уединенное» В. В. Розанова — один из первых опытов фрагментарного дискурса в мировой литературе, причем опыт, предвосхищающий развитие принципа нонселекции, переосмысляющего литературную коммуникацию в целом.