третьего этажа горел ярко-красный абажур, похожий на помидор. В его свете чужая кухня казалась сказочной, одновременно праздничной и зловещей. Попав на планетку, Витька думать забыл про чужую красную кухню. Но окно загорелось – вспомнил. И заодно вспомнил рисунок, который делал уже в училище: длинная улица, ряд фонарных столбов, а на них вместо фонарей висят домашние люстры и абажуры. Среди них – этот «помидор».
На его кухне больше не пахло растворителем. Наверное, уже несколько лет. В темноте было холодно, противно и тошно. Почти безнадёжно. Но ходить по квартире Витька боялся, даже чтобы свет зажечь. Знал, что в соседней комнате, которая раньше была маминой, никого. Но не хотел проходить мимо. Потому что взрослый Беляев там ничего не менял. Правда, и не убирался тоже. Скотина.
Наконец распахнулась входная дверь. Оказывается, Витька, войдя сюда, так одурел от нечистого воздуха, что забыл запереть замки. На разборе вылета ему за такое башку бы отвинтили. Но какие теперь разборы? Что будет – непонятно. Главное – дождаться себя-взрослого. Поговорить. Сказать, чтоб завязывал. Что ещё ничего не потеряно, талант не пропьёшь… Что можно вернуться к рисунку… Делать иллюстрации к книгам, Витька всегда этого хотел…
Может, так и будет. Если взрослый Беляев не прибьёт на месте себя-маленького.
– Это чего тут вообще? – в коридоре щёлкнул выключатель.
Сразу хлопнула и разлетелась на стеклянные брызги лампочка. Это был плохой знак.
Витька уже не раз менял чужое прошлое. Знал: иногда сослагательное время само хочет, чтобы его переделали. Подкидывает одну удачу за другой – нужные автобусы, ничего не замечающих прохожих, крупные купюры на асфальте. А иногда наоборот: телефон-автомат жрёт последнюю монету, единственную электричку отменяют, рейс задерживают. Или проводница вдруг замечает пацанов, едущих непонятно куда без взрослых. Или дружинники лезут. Или чужие бдительные соседи.
В таких случаях лучше пропадать, и побыстрее. Любая закрытая дверь – аварийный выход. Прыгаешь сквозь чёрное небытие и вылетаешь либо в НИИ, либо в аварийный шлюз в доме, либо на базу у моря. Смотря каким боком планетка в тот момент повёрнута.
Но именно отсюда так просто не уйдёшь. Кухонную стеклянную дверь давно разбили, а ту, что вела в ванную-туалет, заклинило намертво, она не закрывалась. Взрослый Беляев жил один, ему это не мешало.
Витька сейчас очень хотел спрятаться. Лампочка взорвалась – это плохо.
– Ёлки ядрёные… – произнёс в коридоре взрослый Беляев.
И Витька замер на табуретке между окном и кухонным столом. Поджал ноги к подбородку. Снова поразился, до чего же здесь мерзкий воздух. Наверное, он слишком шумно выдохнул. Потому что старший Беляев чего-то услышал, заговорил вязким пьяным голосом:
– Беляк, кыс-кыс? Ты, что ли? Кыса, кыса… – и запел вдруг, глупо и нескладно, на незнакомый мотив: – Ты морячка – я моряк, я Беляев – ты Беляк… – оборвал песню, спросил нормально: – Жрать хочешь, задница хвостатая?
Витька сидел не шевелясь. Дышал медленно, смотрел в окно на чужой красный абажур. Тот был похож на помидор. На стоп-сигнал. На пятно крови…
– Я думал, я там сдохну сидеть. Меня же никто не заставлял прятаться, я же без сценария вылетел. А казалось, заранее знаю, что делать.
– Это на тебя прошлое давило, – предположил Максим. – Ведь если к самому себе…
– Ну, Макс, чего ты лезешь? Просили тебя? – возмутилась Долька. – Вить, давай дальше.
– Я решил – досчитаю до ста и сразу пойду. Но я только до семнадцати смог. Я встал и пошёл к нему.
Витька шёл по тёмному коридору – на ощупь, привычно. Несмотря на разное барахло и незнакомые книжные полки, это был очень родной коридор. Даже обои те же. В детстве Витька много раз так ходил по ночам в туалет и обратно. И точно так же оставлял на ночь включенным торшер… Только мелкий Витька засыпал с кассетником и наушниками. А взрослый Беляев смотрел телек. Тот стоял на полу, посреди ковра. Рядом – чёрная штука, которая называлась волшебным словом «видак». У мелкого Витьки в детстве такой не было. На планетке кассетами не пользовались, фильмы и мульты были записаны на тонких круглых пластинках, которые изобрели в будущем, – на «дисках».
Витька задержался на пороге «своей» комнаты. Уставился на приплюснутый ящик видака. А взрослый с таким же недоумением смотрел на него… на себя самого… чёрт знает на кого, короче. Потому что взрослый сказал неуверенно:
– Мать честная… Отче наш.
Витька ответил, хотя обращались вроде бы не к нему:
– Привет, что ли.
Ничего не произошло. Лампочки послушно горели. За окном не грохотал гром. Витька Беляев пришёл в гости к себе самому – менять свою жизнь.
Сделал то, что строжайше запрещено. И ему за это ничего не было.
– Мать честная… Мать, мать… – пробормотал старший Беляев. А потом не глядя поднёс ко рту бутылку, начал пить, закашлялся, зафыркал. Пиво выплеснулось на ковёр.
Витька смотрел на себя-взрослого с презрением. Наверное, если бы у Витьки в детстве был отец и этот отец периодически квасил, Витька бы тоже так смотрел. Или хоть знал, как себя правильно вести. А тут непонятно. И блокнот с набросками на кухне остался.
– Мать, мать…
– Да заткнись ты! Она тебя убила бы за ковёр, – разозлился вдруг Витька.
И старший попытался спрятать пустую бутылку за спину. Будто мама и правда была где-то рядом и сейчас могла войти и отругать.
– Ты кто? – спросил старший.
Витька молчал. Можно было сказать: «Я – это ты». Но не хотелось, силы кончились. Потерялись, как карманные деньги или ключи.
– Тебя как зовут? – старший Беляев покачал в руке пустую бутылку. Смотрел, сколько там на дне осталось. А на себя-младшего не смотрел.
– Витя, – сипло сказал тот. В горле щипало, будто он растворителя надышался.
– Тёзка, значит? Виктор Викторович? А маму как зовут?
Витька не мог ответить. Кашлял. Так бывает от волнения, когда прошлое переделываешь. У некоторых температура подскакивает или руки леденеют. Но это проходит.
– Ты больше не пей, – хрипло сказал он. Казалось, горло сдавливают чем-то очень тугим и страшным. Например, велосипедной цепью.
– А то что? Что ты мне сделаешь?
Разговор шёл странно, не по сценарию.
Как будто не Витька говорил, а за него говорили. Так бывает, когда всё в прошлом идёт наперекосяк. Сопротивление материала. Надо было сказать: «Идиот! Ты что творишь? Посмотри на меня! Ты же меня убиваешь! Я – это ты. Себя маленького вспомни. Чего ты хотел? О чём мечтал? Ты же спёкся! Ты меня предал своим пивом!»
Вслух получалась лютая фигня:
– Вить, ты не пей. Мне на тебя смотреть противно…
– А чего сразу «Вить»? Я тебе отец или кто? В зеркало на себя посмотри! Один в один… – и старший Беляев икнул.
Придурок. Один в один ему. Мозгов не хватило сообразить. А у Витьки не хватало слов. Он молча смотался в кухню, за блокнотом. Сунул его в руки себе-старшему. И понял, что волнуется. Потому что взрослый Беляев окончил