Читать интересную книгу Сердце Анубиса - Юрий Бригадир

…Когда я подходил уже к бараку, передняя дверь машины открылась и Светка весело крикнула:

— Эй, Алкаш, знаешь, почему у нас с ним детей не было?

— Почему?

— Потому что еще будут! Бывай! — и они уехали. Светка сама не заметила. Она первый раз в жизни попрощалась со мной по-человечески. «Бывай»… Чума.

Я не стал сразу заходить. Я выпустил из тамбура Карата, вытащил из кармана сигарету и стал смотреть на звезды. Карат соскучился и все прыгал вокруг меня.

— Пошли-ка в лес.

…В лесу, продравшись сквозь все нарастающие сугробы, я смахнул со своего любимого пенька снег, сел и закурил. Карат полазил немного по окрестным сугробам и прибежал обратно. Было тихо. Я не был пьян. Я не засыпал. Я все время думал — как там Вася. Но все равно вспомнил: «Напиши мне письмо, Одинокий Ветер»…

…Есть такой вид японского искусства — напыление рисунков порошками разного цвета. Картина живет несколько минут. А создаваться она может часами. Когда я узнал об этом, сначала подумал — сколько же шедевров ушли безвозвратно. А потом вспомнил, что образы в наших сердцах живут вечно. И гораздо важнее впечатление от рисунка, чем сам рисунок. Абсолютно не важно, что срезанный цветок увядает. Умирая, он рождает воспоминания. Образ цветка переживает сам цветок в тысячи раз. Порошковая картина. Короткий праздник.

Я создаю подобные вещи. Я создаю дни, часы, взгляды, слова, ночи, ощущения, сезоны, периоды жизни. Я бесконечно богат ими. Я сочиняю свою и чужие жизни и если мне это удается — я счастлив. Я долго учился. Я сломался на этом.

Я — не каменный. Меняется мир — меняюсь и я. Это — как полет над водопадом. Бесконечный риск и бесконечное блаженство. Я легко и с удовольствием расту и разрушаюсь. Я легко и с удовольствием беру в свой полет других людей. Тех, кого приносит ко мне мутная река судьбы. Так появилась ТЫ. Может быть, ты — мое лучшее творение. Может быть, я — твое лучшее творение. За то время, пока я тебя знаю, мы оба изменились. Мы создали изящный, плывущий, объемный рисунок. Мы создали песню внутри нас. Мы создали праздник.

Похвали меня за это, если считаешь нужным.

Имя твое — мягкое, шелковистое слово, оно теплое, как шепот, как дыхание. «А я его оттаивал и дышал на него, я в него вслушивался и не знал я сладу с ним». Так говорил, умирая, Павел Васильев, святой и грешник. Теперь он вечен, как та картина из мелко растертого порошка, а попросту — пыли. Быть — минуту, жить — вечно, так ли уж это трудно? Создай свой мир и потряси его.

И еще я хочу сказать тебе. Если ты хочешь подойти ко мне, а препятствие живет только внутри тебя самой — есть только одно средство. Не надо рыть колодец — вода рядом. Если я кажусь далеким — это я только кажусь таким. Это древняя привычка, дурацкая моя привычка жить не исполнением желания, а самим желанием. И я все-все вижу. И я все-все чувствую. И я все-все хочу. Не надо оставлять все на последнюю минуту. Она может не наступить. Иногда, когда я рядом с тобой, во мне просто туман от нежности к тебе. А когда я вижу твои глаза, которые говорят больше, чем ты, наверное, предполагаешь, то я понимаю, что между нами — только мы. Барьер из цветного порошка, давно проглоченный ветром. Вся эта жизнь, со всеми ее благами не стоит ни гроша, но если есть Грустная Лиса и есть Одинокий Ветер, то она стоит смерти.

Похвали меня за это, если считаешь нужным…

…Издалека, вытягивая душу, маня, чаруя, извергая тоску миллиарда лет послышался сначала один только мелодичный вой. Он не умолкал долго, переливаясь, как ртуть, колеблясь в морозном воздухе, дробясь на созвездья. Потом на него наложился другой, более высокий. Потом третий, хрипловатый, с кровавыми нотками. Потом еще и еще один. Потом голоса слились в одну чудовищную симфонию под огромной луной. В этом бесконечном вое жили голоса расстрелянных, отравленных, утопленных, зарезанных, сожженных заживо и съеденных людьми собак. В этой музыке, вызывающей ужас и восхищение, я услышал нежность и теплоту крови, струящейся из горла на снег. Я увидел облака, состоящие из одних четвероногих призраков. Я почувствовал голодное дыхание на своей шее. Я прикоснулся к сердцу Анубиса… Хор звучал так, что разбудил, наверное, весь городок. Потом, издалека, из места, где живут люди, какой-то одинокий пес ответил стальным, дрожащим воем. Потом яростно завыли еще несколько городских собак, еще, еще и еще. Голос смерти множился с каждым мгновением. Он вырастал, как снежный ком. В этой песню включился Карат, запрокидывая назад светящуюся голову, Грей, которого я услышал и с трудом узнал его голос. Все жившие когда-то, все мертвые, все нерожденные, все будущие собаки грядущего мира пели, исторгая из себя древнюю смесь любви и ненависти к человеку. Вой невероятной, чудовищной силы прекратился так же неожиданно, как и начался. Только звенящая тишина осталась в воздухе. И растаяли в нем несколько далеких, испуганных выстрелов — жалких и торопливых…

Я сидел, оглушенный этой музыкой. Я смотрел на Карата совсем другими глазами. Когда он перестал светиться — я протянул к нему руку. И почувствовал холодный нос.

«Скажи мне — кто вы?»

«Вы не поймете… вы просто люди. Вы не поймете. Мы любим и ненавидим вас».

«Вы — наше проклятие…»

«Вы — наше проклятие…»

«Мы всегда будем вместе…»

«Мы всегда будем вместе…»

«Пока не погаснет солнце…»

«Пока не погаснет солнце…»

«Смерти нет…»

«Смерти нет…»

«Я слышал это сейчас…»

«Ты слышал это сейчас…»

Стая Одинокого Ветра-8

В секунде оргазма сосредоточен весь мир

Генри Миллер. «Тропик Рака»

Я сидел под землей. Не так уж, чтоб глубоко… Третий нижний, или как у них тут называют — В. В библиотеке есть первый, нулевой, А и В. Ну, и само собой — второй и третий. Меньше нельзя. Кладезь мудрости. Пыль веков. У меня тут знакомая. В читальном зале тоже можно работать, но там нельзя курить. Собственно, курить нельзя и здесь, но это служебное помещение, где сидит только эта моя знакомая, и которая тоже, по счастливой случайности, курит. Вентиляция здесь — мощная. Приток, вытяжка, все как положено. Библиотека, поди. Уносит дым — как не было. Я листал журналы по зоопсихологии. Книги по оккультизму. Старым, давно отжившим религиям. Я искал СОБАК. В первый день, как умная Маша, я перерыл каталоги по собаководству. С таким же удовольствием я мог рыть каталоги по кролиководству. Результат тот же. Хотя… можно было уже ставить какие-то таблички типа «Туда». Первый вывод меня озадачил. Собак резали, кормили, поили, вскрывали, дрессировали, испытывали на износ. Но почти никто не интересовался СТАЯМИ. Стай, по логике большинства авторов, не было в природе. Некоторые, более продвинутые, отсылали к волчьим стаям, как к близким аналогам. При этом намекая, что собаки, если в физиологии — практически одно и тоже, то в социальном плане — феномен. Ну и, плюс, загадка их происхождения. Откуда они — не знал никто. Предка домашней собаки как не было, так и нет. Такие вот пироги. То есть, если вам нравится в качестве предка волк — берите волка. Не хотите волка — берите шакала. Или их обоих, как Лоренц. Или, как старик Келлер — аж 6 предков. Или, как Штудер — Canis ferus, то есть виртуальная собака. Гипотетическая. И отъебитесь от ученых.

Я отъебался. Я сам ученый. Не помогает логика — берем мистику. И я по уши зарылся в черные книги. Да, кое-что я все-таки понял из происхождения собак. Это звучит примерно так. КОГДА ЧЕЛОВЕК ОЩУТИЛ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ — СОБАКА РЯДОМ С НИМ УЖЕ БЫЛА. Первородное животное. Вечный спутник. Четвероногая любовь. Она была дана Богом для слабого существа, обреченного на вымирание. Не поэтому ли мрачный Анубис носит голову пса? Я отнес его изображение на ксерокс. Увеличил. И положил в свою папку. Это был первый лист в этой папке. Из многих. Меня спрашивают на работе — ты куда? В библиотеку. А, ну надо, надо, давай. Библиотека в нашем институте — царство мертвых душ. Аид. Где Николай Егорович? В библиотеке. А, ну надо, надо. А Лидия Алексеевна? Там же. А, ну надо, надо. А этот Николай Егорович вместе с Лидией Алексеевной у него на квартире трахаются. Или он пилит доски на даче, а она в парикмахерской. А, ну надо, надо. Пройдешь по институту — половина в библиотеке. В библиотеку пойдешь — вообще никого. Вот поэтому я, когда не пью, и люблю тут рыться. Из знакомых своих только Федора и встречаю. Остальные — фантомы, призраки. Я ж говорю — Аид. И никого здесь не интересует, зачем агроному эти книги. Что, в принципе, и есть — свобода мысли. Ну, в каком-то аспекте. Не абсолютном.

— Катя, давай покурим?

— Давай…

Катя — жена крупного ученого. Он старше ее на 20 лет. Звания там, степени и прочее. Дача в «барсучьем» месте, две машины, квартира со стадионным метражом. Спрашиваю — на кой тебе эта библиотека.

— Я, Алкаш, здесь работала, когда мы с ним познакомились. Платят тут копейки. Но это — моя жизнь. Я тут зарабатываю на свои собственные сигареты. Чужих мне не надо.