утром.
– Ты уезжаешь?! – поразился он.
Она кивнула.
Он принялся теребить траву, покрывавшую поле.
– Можно, я скажу тебе одну вещь? – спросил он наконец.
– Только если это «до свидания».
– Хватит умничать.
От неожиданности она повернулась к нему. Все лето отец с Беверли так боялись вызвать чем-то ее неудовольствие, что, когда кто-то ее одернул, это стало для нее неожиданностью.
– Весь этот год я просыпался по утрам и с нетерпением ждал начала уроков, потому что знал, что увижу тебя. Мне было интересно, что ты наденешь на этот раз. В обеденный перерыв я приходил в кафетерий и садился у окна, чтобы видеть тебя на трибуне. Я все лето тебя искал. Где ты была?
У Джулии отвисла челюсть, и она с трудом удержалась, чтобы не наподдать ему по руке. У него была подружка по имени Холли, которая, хотя и принадлежала к компании Далси Шелби, в общем и целом была неплохой девчонкой. Они с Сойером встречались уже тысячу лет. Про них даже говорили как про единое целое: Сойер-и-Холли.
– Что ты такое говоришь? – сказала Джулия. – Вы с Холли созданы друг для друга. Вы прекрасная пара.
– Я просто хочу сказать, мне жаль, что я ни разу не заговорил с тобой. Мне всегда этого хотелось. Мне всегда хотелось…
Его взгляд был прикован к ее губам, и она вдруг всей кожей ощутила, что их разделяют считаные дюймы, что он придвинулся к ней почти вплотную.
Джулия поспешно отвернулась:
– Уходи, Сойер. Возвращайся к своей идеальной жизни.
Она почувствовала, как к глазам подступили слезы, и утерла их тыльной стороной кистей. На коже остались следы густой черной подводки. Слезы все текли и текли, и она продолжала утирать их, хотя понимала, что только еще больше размазывает по лицу грим. Господи, ну почему Сойер не ушел и не оставил ее наедине с неприглядным горем?
Сойер очень спокойно стащил с себя белую футболку и протянул ей:
– На. Вытри лицо.
Джулия неохотно взяла футболку и уткнулась в нее лицом. От нее пахло чем-то свежим и терпким, как от цветочных стеблей.
Наконец успокоившись, она отстранила от себя футболку и взглянула на нее. И тут же скомкала, смущенная. Футболка была безнадежно испорчена.
– Прости.
– Ничего страшного. Ты справишься?
– Не знаю. – Глаза у нее снова наполнились слезами. – Я не хочу уезжать в интернат. Но папе я больше не нужна. Теперь у него есть Беверли.
Спецшкола, разумеется, была идеей мачехи. Кто просил ее рассказывать отцу о порезах?
– Уверен, ты ошибаешься, – возразил Сойер.
Она лишь молча покачала головой. Он так ничего и не понял.
Он нерешительно протянул руку и заправил ей за ухо прядь ядовито-розовых волос.
– Я и забыл, какая ты без боевой раскраски.
– Я становлюсь невидимкой.
– Нет. Ты красивая.
Она не поверила ему. Не могла поверить.
– Сойер, иди к черту.
– Можешь верить во что хочешь. Но я никогда не вру.
– Ну еще бы. Ты ведь у нас само совершенство. – Она помолчала, потом обернулась к нему. – Ты правда считаешь, что я красивая?
– И всегда так считал.
– А что ты скажешь про это? – Она задрала рукава рубашки и продемонстрировала ему исполосованные руки.
Отец и Беверли убрали из ее комнаты все острые предметы, как будто она была несмышленой малышкой, поэтому самые глубокие порезы уже успели затянуться, но, когда на нее накатывало, она раздирала кожу ногтями.
– Это тоже красиво?
Сойер в буквальном смысле слова шарахнулся от нее – именно этого она и добивалась. Это было доказательство. Свидетельство того, что она и в самом деле не заслуживает ничьей любви.
– Господи. Это ты сама себя так?
Она опустила рукава:
– Да.
Она думала, что он уйдет, но он остался. Они долго сидели молча. В конце концов она устала сидеть неподвижно и, отклонившись назад, растянулась на траве. Он какое-то время смотрел на нее, потом медленно лег рядом.
Небо в ту ночь было совершенно невероятное: озаренное почти полной луной, с рассыпанными по черному полю самоцветами звезд. Джулия никогда не уезжала из Маллаби. Будет ли в Балтиморе такое небо?
У Сойера заурчало в животе, и он рассмеялся.
– С тех пор как я съел кусок торта на обед, у меня во рту маковой росинки не было, – признался он застенчиво.
– Ты ел на обед торт?
– Я бы только тортами и питался, если бы было можно. Ты будешь надо мной смеяться, но я все равно скажу. В общем, у меня чутье на сладкое. В детстве я приходил домой ровно к тому моменту, когда мама доставала торт из духовки, даже когда гулял на другом конце города. Я видел запах, видел, как он плывет по воздуху. Оставалось только последовать за ним. Но предупреждаю: если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я буду категорически все отрицать.
Признание было неожиданное. Джулия повернула голову и увидела, что он снова на нее смотрит.
– У тебя магические способности, – сказала она. – Впрочем, ты, наверное, и сам это знаешь. Один твой взгляд чего стоит. – Она некоторое время смотрела на него, совершенно неотразимого с голым торсом в свете луны. – Да, ты прекрасно знаешь, каким образом действуешь на людей.
– И на тебя тоже?
Неужели он искренне полагал, что она неуязвима для его чар?
– Ну разумеется.
Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она что угодно отдала бы, лишь бы узнать, что он увидел в ней, что побудило его так на нее посмотреть.
– Джулия, можно я тебя поцелую?
– Да, – без колебаний отозвалась она.
Однако он осторожно стянул с ее плеч рубашку, чем привел ее в полное замешательство. Под рубашкой у Джулии была майка, но с голыми руками она чувствовала себя уязвимой. Она вывернулась и попыталась снова натянуть рукава на руки, но тут Сойер проделал в высшей степени необычайную вещь.
Он принялся целовать ее запястья.
И она погибла.
Он не просто видел ее, он ее принимал. И хотел ее. В тот период ее жизни, в тот миг она не могла бы назвать больше никого, кто относился бы к ней таким образом. Он был такой один.
В ту ночь они занимались любовью и ушли со стадиона, лишь когда начало светать. Он проводил ее до дому, и они пообещали друг другу не пропадать, – впрочем, как выяснилось потом, сдержал это обещание только один из них. Она уехала в Кольеровскую спецшколу для трудных подростков в Мэриленде с верой в то, что сможет все выдержать и не сломаться, потому что теперь дома ее ждет Сойер.