Читать интересную книгу Обыкновенные монстры - Дж. М. Миро

ни слуг, ни поваров, не желая нарушать свое одиночество. Тяжелая работа никогда не беспокоила ее, даже в детстве. А вот сплетен суеверных слуг она не терпела.

Привязав находившегося в бессознательном состоянии Уолтера за запястья и лодыжки к крепким дубовым столбикам незаправленной кровати, она спустилась за стеклянной банкой с зародышем и, поборов некоторые сомнения, поставила ее в гостиной на стол у окна. Один за другим сняв с него горшки с папоротниками, она переставила их на лестничную площадку.

Когда миссис Харрогейт вернулась наверх, Уолтер уже проснулся и смотрел на нее одновременно нагло и с опаской. Он был босой, так как умудрился где-то потерять свои ботинки. Она прошла в угол комнаты к шкафу и достала с верхней полки трубку, маленькое сколотое блюдце и жестяную коробочку, размером напоминавшую емкость из-под мази. Она отвинтила крышку, осторожно достала изнутри маленькую черную жвачку опиума, отрезала от нее небольшой кусочек и размазала его по блюдцу. Затем развязала Уолтеру одно запястье. Он с трудом приподнялся на локте и молча взял трубку, а она вышла, но вскоре вернулась с горящей свечой и стала водить ею под блюдцем до тех пор, пока черная жвачка не начала пузыриться и дымиться. Уолтер вдыхал дым через трубку, долго и глубоко затягиваясь, а потом со вздохом упал обратно на простыни.

Обычно она, конечно, не прибегала к опиуму. В запертом ящике стола в маленьких коричневых пакетиках она хранила порошок, побуждавший поделиться сведениями даже самых непокорных из ее посетителей. Он заставлял людей говорить. Но Уолтеру требовалось нечто посильнее.

Потом Маргарет Харрогейт поставила блюдце на пол, задула свечу и вытащила из влажных пальцев Уолтера трубку. Затем опустила голову так, что ее губы оказались у самого его уха. Она знала уже достаточно много. Знала, что Джейкоб Марбер оставил Уолтера здесь, в лондонских трущобах, чтобы тот разыскал кейрасс. По ее сведениям, это было оружие невероятной силы, которое могло уничтожить даже Джейкоба в его нынешнем состоянии. Она знала, что он боится этого оружия, и прекрасно понимала, что ни за что нельзя позволить ему его найти.

Подбородок Уолтера медленно приподнялся. Его полупрозрачные веки затрепетали – наркотик начал действовать.

– Уолтер, Уолтер, – тихо заговорила она. – Давай расскажи нам. Расскажи о Джейкобе. Он был с тобой в Лондоне? Ты должен вспомнить.

– Джейкоб… Джейкоб был здесь… – слабо прошептал Уолтер.

– Что ж, хорошо. – Она нежно, по-матерински погладила его по лысине. – Но он уехал?

– Джейкоб… он покинул меня.

– Да, Уолтер, покинул, – произнесла она. – Но куда он направился? Где Джейкоб Марбер сейчас?

5. Еще ярче

Незнакомец прошел сквозь повисшее в низине облачко пыли, широким шагом выбрался на дорогу и, не сбавляя скорости, повернул на запад, в город. Казалось, что он не отбрасывает тени. Когда незнакомец проходил мимо старого дома Скиннера с разрушенным сараем, солнце скрылось за тучами, полуденное небо потемнело. Он продолжал идти бодрым шагом. На нем было черное пальто с бледными пятнами дорожной пыли, низко надвинутая на глаза черная шляпа с высокой тульей и скрывающий лицо черный шарф. Похоже, за все время пути он совершенно не устал.

Кузнец наблюдал за приближением незнакомца с каким-то тревожным предчувствием, и, когда тот остановился, он встал и выпрямился. Было жарко, и кузнец закатал рукава, а его рубашка липла к груди. Его охватило глубокое, необъяснимое беспокойство.

Незнакомец остановился у входа, в дверном проеме, который, несмотря на дневной свет, был окутан мраком.

Кузнец привык, что к нему часто приходят попавшие в беду путники, но, когда гость так и не заговорил, он прочистил горло и спросил:

– Неприятности на дороге, мистер? Чем могу помочь?

Странный гость шевельнулся, поднял глаза, но не опустил с лица шарф, поверх которого кузнец разглядел два напоминающих маленькие угольки глаза, в них отражался огонь кузницы.

– Я ищу цирк Бичера и Фокса, – прошептал он.

– А, так ты из циркачей, – сказал кузнец, сглатывая застрявший в горле комок. – То-то я гляжу: на местных не похож. Разминулся со своими, да? Так они сейчас в Ремингтоне. В двух милях отсюда.

– Ремингтон, – прошептал незнакомец.

– Мимо не проедешь, дружище. Ты не пешком?

Незнакомец повернулся и посмотрел на подкованных лошадей кузнеца, переступавших с ноги на ногу в своих стойлах, а затем снова на кузнеца и начал палец за пальцем стягивать с рук черные перчатки.

– Нет, – тихо ответил он и, беззвучно шагнув вперед, закрыл за собой дверь.

В дни после отъезда Марлоу Бринт только спала, ела и работала. В душе ее царила пустота, как будто в жизни ничего больше не осталось. Дважды за вечер она выходила под свет софитов в шатре Фокса, полураздетая, с заплетенными в косу серебристыми волосами, с мерцающими в свете свечей татуировками, а вокруг мелькали уродливые лица. Исполнив свой номер, она затягивала бретельки платья и мощной походкой удалялась со сцены. В ее душе поселилась глубокая печаль, и она не покидала ее.

Однако Сон ушел. Уехал вместе с Марлоу в той старой телеге, которую вела наемная сыщица – та мрачная темноглазая женщина в кожаном плаще, воротник которого она подняла, чтобы защититься от холода. Теперь Бринт по нему уже почти скучала – по этому Сну, не говоря уже о человеке в черном плаще и с длинными бледными пальцами, с погруженным во тьму лицом. Почти скучала, потому что это была одна из тех вещей, которые напоминают человеку о том, что у него было раньше и что он боялся потерять.

Дневной свет уже угасал. Она работала в зверинце, разгребала стойла, таскала серые ведра с водой для мытья. Погонщик мулов, сгорбившись у своей скамьи с молотком и шилом, чинил упряжь – угрюмый, беззубый, потрепанный, как старая обувная кожа. Полжизни он провел в сточных канавах городов Аргентины и Боливии, названия которых Бринт даже не могла выговорить, и в его примитивности была какая-то ясность, делающая его присутствие терпимым. От стойл несло дымом, пропитавшим их предыдущей ночью. Комбинезон на погонщике свободно болтался, пока он раскачивался из стороны в сторону, беспрестанно ругаясь себе под нос, словно напевая какую-то странную мелодию. Он не адресовал свои слова чему-то конкретному, а бранился просто так, как будто это было самостоятельное, самоценное явление вроде молитвы или песни. «Чертова-шлюха-мать-ее-крути-сукин-сын», – бормотал он, а Бринт, усталая и печальная, кивала в такт его проклятиям.

В то последнее утро Марлоу даже ничего ей не сказал. Ни словечка. В предрассветном полумраке, вдыхая запах влажной от росы травы, она, не касаясь мальчика, проводила его до самой телеги. Потом накинула на его плечи шаль и обняла, словно желая защитить. Она надеялась, что он что-нибудь скажет, пусть даже станет капризничать, пусть даже закричит, что он чертовски зол из-за всего этого. Но он просто уставился вниз, на свои ботинки. И выглядел таким маленьким. Для Бринт это было практически самое страшное – то, что он ничего не сказал, даже когда она, опустившись на колени прямо в холодную грязь, обняла его и попрощалась, а сыщица, закинув свой маленький сундучок в заднюю часть телеги, стояла в ожидании, стягивая зубами перчатки и гладя кобылу красными от холода руками. Марлоу забрался в телегу, сыщица щелкнула вожжами, и повозка, поскрипывая, выехала через мокрое поле на старую дорогу, ведущую на восток, к восходящему солнцу.

Она попыталась представить себе Марлоу счастливым в обществе этой женщины. Представить, как он смеется в ответ на какую-нибудь шутку, как сонно кутается в ее плащ у костра в придорожной канаве, но не смогла и только сильнее сжала глаза от отчаяния. Семья мальчика разыскивала его восемь лет. Разве это не проявление любви? Разве это ничего не значит?

«В любом случае, – повторяла она себе, – сейчас он в безопасности».

В безопасности. При этой мысли она почувствовала что-то странное: желудок и ребра окутала паутина боли, так внезапно и резко, что она выпрямилась, прижала к животу руку и, задыхаясь, стала озираться вокруг. Она не знала, что с ней. На мгновение ей показалось, что она не может дышать. А потом все прошло; по крайней мере, самое неприятное чувство улетучилось, оставив на душе оцепеневшей великанши все ту же тяжесть, которую она ощущала с момента отъезда Марлоу или, скорее, его похищения. Тяжесть, состоявшую из трех частей одиночества и одной части гнева, и гнев этот был направлен прямо на нее саму. Она не должна была отпускать мальчика. Он не должен был уезжать один, без нее.

В палатку вошел мистер Бичер,