Но ее строгое лицо, прямая спина, длинное черное платье — все это вселяло в Алену благоговейную робость.
Несмотря на возраст, бабушка двигалась легко и изящно, словно скользила по полу, и девочка чувствовала себя рядом с ней неуклюжим колобком.
Даже домашнее имя, выбранное в бабушкину честь, казалось лишь жалкой пародией.
Настоящей была бабушка, а Елена-Алена — так, слабенькое повторение.
Отец настоял, чтобы в метрике записали «нормальное» имя, и сначала недовольно кривился, когда девочку называли Аленушкой, пока сам не привык.
Он гордился своими крестьянскими корнями, однако считал все простонародное грубым и примитивным.
Еще в детстве Алена поняла, что бабушка недолюбливает зятя, хотя ни разу не слышала о нем дурных слов.
Просто, забирая ее на все лето на дачу, Алена Андреевна Вяземская словно забывала о существовании Алениных родителей.
Честно говоря, девочка тоже о них забывала, потому что мир вокруг нее также менялся.
Не было занудливо-менторского тона отца, не было раздраженных материнских окриков, никто не читал нотации...
Не отдавая себе отчета, Алена стремилась заслужить любовь отца... Нет, она знала, что ее любят, просто как-то само собой получалось, что ей нужно было соответствовать его представлениям об идеальном ребенке...
Тогда и он казался ей идеалом, и она неосознанно пыталась походить именно на него, а не на маму или на кого-то из остальных членов семьи.
В отцовских устах «княжна» звучало оскорблением. Так он говорил, когда хотел обидеть маму, и Алена тоже чувствовала себя уязвленной, если он называл ее так же.
Конечно, упрекал он, «княжны» избалованны и инфантильны, ни на что в жизни не пригодны, ничего не умеют, только пустословят, они не приносят обществу пользы...
Мама слабо оправдывалась, что она является потомком Вяземских по женской линии и эта славная фамилия досталась ей лишь потому, что она, по сути, была незаконнорожденной, унаследовавшей девичью фамилию матери, а вовсе не титул по всем правилам геральдики...
А вот бабушка была настоящей княжной. И с воистину княжеским презрением относилась к регистрации и всю жизнь прожила с дедом в гражданском браке.
— В этой стране у нас отняли возможность обвенчаться, — говорила она. — А подписи в какой-то амбарной книге ничего не значат.
Правда, перед смертью дед все-таки настоял на этой росписи.
Алена смутно понимала, что дело касается какого-то «наследства» и соблюдения формальностей...
Она прекрасно помнила, как происходила эта процедура.
Нотариуса из загса вызвали прямо на дом. Перед его приходом дед с трудом поднялся с постели и облачился в черный костюм. А на бабушке было красивое светлое платье...
Алена привыкла видеть ее в черном и потому не отводила от нее глаз.
Алена Андреевна казалась строгой и невозмутимой, седые, совершенно белые волосы были уложены в гладкую прическу и блестели, как старинное серебро...
Она держала деда под руку и невозмутимо смотрела на изумленного нотариуса, видимо, впервые скрепляющего брак такой странной пары «молодоженов».
Получив из его рук свидетельство о браке, она долго смотрела на него, а потом повернулась к маме и Алене и сказала:
— Только ради вас.
И Алена поняла, что этот шаг стоил ей неимоверных усилий.
...А когда нотариус ушел, в доме появился священник.
И тут все преобразилось, как будто из-за туч выглянуло солнце...
Теперь Алена видела, что бабушка по-настоящему счастлива. Она светилась тихой радостной улыбкой, горделиво выпрямилась, обходя своей скользящей, танцующей походкой вокруг импровизированного аналоя... И Алене даже показалось, что она помолодела не меньше чем на четверть века...
Глядя на родителей, Аленина мать тихо шепнула мужу:
— Как это прекрасно... Может, и нам стоило бы...
И услышала в ответ презрительное:
— Глупости.
Бабушка осторожно погасила после обряда венчальные свечи и убрала их в резной ореховый комод.
А дед после этого дня начал быстро угасать, словно только ожидание такого важного события придавало ему силы к жизни...
Алена помедлила на лестничной площадке и нерешительно нажала на кнопку звонка.
Шаги за дверью были такими легкими... даже паркет не скрипнул, хотя был довольно старым.
Алена Андреевна не утруждала себя вопросами «кто там?» и не имела на двери глазка. Она просто широко распахивала дверь в полной уверенности, что пришел именно тот, кого ждали...
— Проходи, — сказала она Алене, нимало не удивившись, что внучка стоит перед ней в длинном нарядном платье в три часа ночи.
Она и сама была одета, словно к выходу: неизменное черное платье, чулки, туфли на каблучке...
— Ты еще не ложилась? — удивилась Алена. — Или уже встала?
— Ты же знаешь, что я полуночница, — чуть улыбнулась бабушка. — Хочешь кофе? Я как раз приготовила...
Алена улыбнулась в ответ и с иронией заметила:
— Самое время...
...На кухне лежала раскрытая книга и очки с толстыми стеклами. На газовой плите — высокая медная джезва с опадающей шапкой пены.
Бабушка перелила кофе в фарфоровый кофейник с тонким носиком, поставила на поднос две крошечные тонкие чашечки и выплыла в большую комнату.
— Давай я тебе помогу, — спохватилась Алена.
— Я вполне справляюсь сама, — с достоинством отозвалась бабушка. — Подай—ка лучше из буфета печенье.
«У нее уже не хватает сил печь любимые ватрушки...» — грустно подумала Алена, вынимая из-за стеклянной дверцы хрупкую вазочку с покупными крекерами.
Бабушка церемонно разлила по чашкам кофе и спросила:
— Как прошло открытие выставки?
А откуда ты знаешь? — удивилась Алена.
Я еще читаю газеты, — немного обиженно заметила Алена Андреевна.
«Так, значит, она ждала меня! — поняла Алена. — Но откуда она знала, что я приду, если я сама об этом не знала? А ведь могла остаться у Димы... И бабушка ни намеком потом не обмолвилась бы о своем напрасном ожидании... Фу, как стыдно...»
— Все только что закончилось, — как можно небрежнее ответила Алена. — На дачу ехать поздно, а к родителям...
— Я тоже так подумала... — кивнула бабушка. — Не сезон.
Они переглянулись и вдруг обе рассмеялись.
«Не сезон»... Очень точное замечание... Алена пользуется родительским кровом исключительно в зимнее время года...
— Может быть, ты переберешься ко мне? — вдруг сказала бабушка.
Алена изумленно глянула на нее.
Бабуля, а я не буду тебя стеснять?
Конечно, нет. У меня же просто хоромы — целых три комнаты.
Эти три комнаты были предметом вечных раздоров в семье. Аленин отец считал, что теща просто обязана перебраться в их квартиру, оставив «детям» более просторную.