А дома отец во кручине,
Сидит пригорюнилась мать,
А сына давно нет в помине,
О сыне им хочется знать.
Вот с фронта приходят известья,
И есть в них военный приказ
О сыне, погибшем геройски
За нашу советскую власть.
Убит он английским снарядом,
Засыпан холодной землей,
Над Пинегой в этой могиле
Лежит похоронен герой.
Песня была такая грустная, что после нее не в бой идти, а умереть хотелось.
И тут Хаджи-Мурат не выдержал. Бросив топор, подошел к нам.
— Камиссар, зачэм приэхал? — спросил наш «краснознаменец». — Я жэ сказал, что толка с камандующым армыи разгавариват стану. Нэ с камандыром, нэ с камиссарам брыгады нэ хачу гаварит.
— А он сюда не как комиссар приехал, — сообщил я. — Виктор сюда приехал, как один из нас, из беглецов Мудьюгских.
— Я спрасыл — зачэм приэхал? — грозно поинтересовался Хаджи-Мурат. — Я сэйчас плэт вазму, быстра скажэт.
— Если ты плеть возьмешь, то я полено, — пообещал я. — Умереть вместе с тобой мы согласны, а плетью ты кого-нибудь другого бить станешь. Давай лучше песню споем, пока все живы.
Хаджи-Мурат, изрядно озадаченный нашим поведением, принялся ходить кругами по двору. Раза два принимался колоть дрова, но бросил это дело. Ушел в дом, а вернулся уже одетым в черкеску, со всеми своими блестящими штучками и оружием. Но без нагайки. На сей раз он избрал собеседником меня.
— Выдэл тэбя, как ты отрад вэл, как за балными ухажывал, как людэй из огна тащыл. Уважаю! Джыгит! Ты кэм до Мудюга был?
Пришлось поднямать задницу с уже нагретого бревна и отвести Хаджи-Мурата в сторонку. Не то чтобы я опасался делиться секретами при всех, а чтобы партизан-орденоносец проникся.
— Кто я такой, сказать не имею права. Скажу, что я делал — это большой секрет, но ты человек надежный. Я в Архангельске задание товарища Троцкого выполнял. А как выполнил, в контрразведку попал, а уже оттуда и на Мудьюг.
— Таварыша Троцкаго? — обомлел Хаджи-Мурат. — Ты самаго таварыша Троцкаго выдел?
— Вот, как тебя. Он же мне лично задание давал, в собственном бронепоезде.
— А ты таварышу Троцкаму далажил, что заданые выпалнил? — строго спросил Хаджи-Мурат.
— Не успел, — развел я руками. — Когда же докладывать-то было? Вначале бежали, потом болели. А теперь еще и ты.
— А что я? — не понял Хаджи-Мурат.
— А то… ты отказываешься исполнять приказ командира бригады. Сам знаешь, что бывает, если приказы не исполнять.
— Нэ должэн я приказы камандыра брыгады испалнать, нэ должэн, — горячо возразил Хаджи-Мурат. — Мой отрат — лучшый в армыи. А лучшые далжны камандыру армыи падчынатся. В крайный случай — камандыр дывизий. Прыкажэт камбрыг — откажус, будут заставлат — дратся станэм!
— А я разве спорю? — пожал я плечами. — Не хочешь комбригу подчиняться, никто не заставит. Отряд свой положишь, сам ляжешь. Сейчас о тебе вся страна знает вместе с товарищем Троцким — вот, мол, товарищ Хаджи-Мурат — боевой командир, кавалер ордена Красного знамени. А если ты с командиром бригады сцепишься, со своими воевать станешь, то и страна забудет, что у нее такой герой есть.
— Э, я смэрти нэ боюсь, — рубанул кавказец ребром ладони по воздуху, рассекая его, словно саблей.
— А вот я боюсь, — признался я, покачав головой. — И комиссар боится, и остальные ребята. Но придется.
— Пачэму придется? Тэбе еше товарышу Троцкаму нужна докладывать, — забеспокоился Хаджи-Мурат.
— Другие доложат, — улыбнулся я. — Таких как я у товарища Троцкого много. Вот таких, как ты, мало.
Развернувшись, пошел к товарищам, продолжавшими петь. А песня была длинная-длинная.
О северном нашем герое
Потомство вспомянет