Читать интересную книгу Любви все звания покорны. Военно-полевые романы - Олег Смыслов

«Увлечения кончались у него очень быстро»

19 июня 1918 года бывший царский офицер, перешедший на сторону новой власти большевиков, выехал из Москвы в Казань. В его нагрудном кармане лежал выданный накануне мандат: «Предъявитель сего военный комиссар Московского района Михаил Николаевич Тухачевский командирован в распоряжение главкома Восточного фронта Муравьева для исполнения работ исключительной важности по организации и формированию Красной Армии в высшие войсковые соединения и командования ими».

На этот раз Михаил Николаевич впервые в своей жизни, находясь недалеко от родных мест, не смог туда приехать. Не позволяла новая, трудная и многообещающая работа.

«Лишь в июле в нашем доме появился военный, по фамилии Голубев, назвавшийся адъютантом Михаила Николаевича, – много лет спустя подчеркнут сестры маршала. – От него мы узнали, что брат командует 1-й красной армией. Голубев привез Мишино письмо и немного денег.

Вслед за этим начались наши поездки к Михаилу. Мама ездила к нему в Инзу. Вернувшись, она рассказала нам об опасности расстрела, которая нависла над ним в момент измены Муравьева. Гордилась мужеством сына, восхищалась уважением, каким он пользуется у своих товарищей по службе. Мы слушали мать с замиранием сердца. Ведь это же был наш родной Миша».

Но что удивительно, до этого назначения Михаил Николаевич приезжал в Пензу дважды. В первый раз, примерно в декабре 1917-го. Его родные жили тогда в селе Вражском, под Пензой, в бабушкином имении. Крестьяне на сходе постановили оставить для Тухачевских их дом. Самым тяжелым оказалась заготовка дров. И Михаил Николаевич в первую очередь занялся этой проблемой.

Во второй раз Тухачевский приехал в Пензу месяца через три. Во Вражское он пришел пешком. Ямщик смог довезти его лишь до ближайшей деревни Варварки, и оставшиеся восемь километров ему пришлось идти по колено в грязи. Пришлось преодолевать и уже тронувшуюся реку: перепрыгивая с льдины на льдину. В дом он вошел совершенно мокрым, но радостным.

Но все эти приключения были совершены будущим маршалом, прежде всего ради одной и очень главной цели. Ради любимой девушки по имени Мария, возлюбленной еще с гимназических времен. Став командующим 1-й Революционной армией, он предложит ей руку и сердце. И от такого предложения Мария отказаться не сможет.

«Пенза только оправлялась после мятежа контрреволюционного чехословацкого корпуса. Город еще носил следы уличных боев: окраины были изрыты окопами, на улицах – неразобранные баррикады, на стенах домов – царапины от шрапнели», – оставит свидетельство о тех днях очевидец.

И вдруг ОН – выше среднего роста, стройный, подтянутый, энергичный, уверенный в себе и спокойный. У губ – волевая складка, большие серые глаза. С первого взгляда простой юноша. Всего-то 25 лет. Но уже командующий!

В те дни Тухачевский ходил «в туго перехваченной ремнем гимнастерке со следами погон на плечах, в темно-синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками». На его голове вместо фуражки был надет «своеобразный головной убор из люфы, имевший форму не то пожарной каски, не то шлема». Потом окажется, что это та самая «буденовка». На руках коричневые перчатки. Мальчик. Красавец. Герой.

«Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства», – напишет генерал-майор Н. И. Корицкий.

Спустя 14 лет Роман Гуль опубликует в берлинском издательстве «Петрополис» свою новую книгу «Тухачевский. Красный маршал». Когда книга увидит свет, издатель А. С. Коган расскажет ее автору, «что к нему в издательство приходил Эренбург и сказал, что эту книгу Советы не простят ни автору, ни издателю. Впоследствии книга “Тухачевский” вышла на по-французском, шведском, финском языках. В Нью-Йорке эта книга была напечатана на идише в газете “Форвертс”».

Дней через десять в одном из берлинских ресторанчиков Гуль встретится с Всеволодом Ивановым, который неожиданно скажет ему:

– Ну и книжечку вы написали… ничего себе…

– Какую книжечку? – искренне удивится тот.

– Да о Тухачевском.

– Да где же вы могли ее видеть, она только что тут вышла.

– Где видел? – не очень приятно улыбаясь, скажет Иванов. – У двух людей в Москве. Одну – на столе у самого Михаила Николаевича, а другую у Яши Агранова…

Как вспоминал Роман Гуль, ему почему-то это сообщение Иванова было неприятно.

«У Агранова? У самого Тухачевского? С такой молниеносной быстротой? По лицу Федина я понял, что и он тут чем-то “шокирован”, хотя книги моей не знает, но по тону Иванова, вероятно, понял, что с ней что-то неладно».

Заместитель председателя РВС СССР и начальник вооружений РККА действительно прочитает книгу о себе. Припомнит он и Ромку Гуля, учившегося в одной с ним пензенской Первой мужской гимназии на два класса младше. Ведь Ромка неплохо знал и его, и его старшего брата Александра, и его сестру, красавицу Надю.

Сразу же нахлынут воспоминания, заноет в сердце. Ведь все это было…

«Заносчивый, холодный, пренебрежительный Тухачевский держался от всех “на дистанции”, не смешиваясь с массой товарищей.

У него был лишь свой “дворянский кружок”, где велись разговоры о родословных древах, древности городов, гербах и геральдике. Научных интересов у Михаила Тухачевского не было; он ходил одиночкой, “диким мальчиком”, не вызывавшим ни симпатий, ни дружб. В нем отсутствовала всякая грубость, но – полная оторванность от товарищей, аристократичность, замкнутость в себе и ко всем – подчеркнутая надменность.

На хорах Дворянского собрания гремит серебро драгунских труб, разливает уездную мелодию вальса “На сопках Маньчжурии”. По залу в синих мундирах вальсируют гимназисты с гимназистками в белых фартучках. Тухачевский на балу в первой паре, тот же самый, несложившийся, красивый мальчик-шатен со странным прямым разрезом больших выпуклых серых глаз. Голубая распорядительская розетка на левом боку, сух, выдержан, вежлив. “Гвардеец”.

Пусть недружен с товарищами, зато гимназистски от Миши без ума; и покончившая самоубийством будущая жена его, гимназистка Шор-Монастырской гимназии, Маруся Игнатьева, уверяет подруг: стоит Тухачевскому надеть фуражку и он – красавец. У мальчика была тогда еще детская большая голова.

Этого дерзкого мальчика за вызывающий характер не любят учителя.

– Латинский язык, какая это гадость! – говорит на уроках латыни будущий командарм».

«Какая это гадость! – скажет он вслух, сидя за большим письменным столом в своем кабинете. Один на один со своим прошлым, со своей душевной болью и незаживающей раной.

Он дочитает эту книгу до конца и еще не раз будет перечитывать некоторые эпизоды, вспоминая личное, то, что никогда ни должно было стать достоянием общественности и уж тем более в эмигрантской среде.

«И жена Михаила Тухачевского, Маруся Игнатьева, та самая хорошенькая гимназистка, гулявшая с ним под руку по пензенской Поповой горе, ездила в поезде мужа. Маруся пустенькая, легкомысленная, хорошенькая женщина, вроде Жозефины, но помельче. Она вся в женских, обывательских интересах, поэтому и стала жертвой жестокости бредившего мировой славой мужа.

У Маруси родители простые люди, отец машинист на Сызрано-Вяземской железной дороге, Маруся не голубой, как Тухачевский, крови.

Может быть, Маруся никогда бы и не сделала рокового шага, но русский революционный голод во вшивой, замерзшей стране был страшен. А жена командарма Тухачевского может ехать к мужу экстренным поездом, ей дадут в охрану и красноармейцев и не обыщут, как мешочницу. Маруся из любви к родителям, по-бабьи, возила в Пензу домой мешки с мукой и консервными банками.

Не то выследили враги (врагов у Тухачевского пруд пруди) – о мешках стало известно в реввоенсовете фронта. И, наконец, командарму Тухачевскому мешки поставлены на вид. Мешки с рисом, мукой, консервными банками везет по голодной стране жена побеждающего полководца?!

Я думаю, слушавшему «красную симфонию» и глядевшему не на небесные звезды, а на свою собственную, Тухачевскому от этих мешков прежде всего стало эстетически невыносимо. Мировой пожар, тактика мировой пролетарской войны – и вдруг мешки с мукой для недоедающих тестя и тещи! Какая безвкусица!

Тухачевский объяснился с женой: церковного развода гражданам РСФСР не требуется, и она свободна. Маруся была простенькой женщиной, но тут она поступила уж так, чтоб не шокировать мужа: она застрелилась у него в поезде. Враги, донесшие на Тухачевского, посрамлены…»

Как утверждал сослуживец и друг Тухачевского, генерал Н. И. Корицкий, М. В. Игнатьева «трагически погибла в Смоленске в 1920 году». Во избежание правды самоубийство обычно и называют трагической гибелью. Что же касается источников утечки информации из салон-вагона командующего, то таких людей вокруг было предостаточно. Те же военспецы, бывшие офицеры и генералы, не редко перебегали на другую сторону к белым, а позже уезжали за рубеж. Со многими из них и беседовал Роман Гуль.