Такова характеристика вольностей запорожских казаков у разных писателей. О климате и температуре этого края в общем можно сказать следующее. Зима здесь непостоянна и кратковременна: она устанавливается только в декабре и продолжается три месяца – декабрь, январь, февраль; морозы обыкновенно бывают 10, редко доходят до 20 и еще реже до 30 градусов по Реомюру; снега неравномерны: то очень глубокие, то совсем ничтожные, и более собираются в балках, байраках и оврагах, чем в открытых и ровных местах; частые зимние вьюги, или так называемый «пурги» и «хуртечи», при неудержимом северо-восточном или восточном ветре, бывают причиной гибели и людей, и скота; стужи, вследствие открытого положения местности, чувствуются гораздо сильнее, чем в местностях, защищенных природой: 10-градусные холода в Запорожье – что 20 градусов в Белоруссии. Весна начинается или с конца марта, или с начала апреля; весенних ночных заморозков в степи не бывает; травы обыкновенно снимаются в конце апреля, реже в начале мая; фрукты, овощи и хлебные растения поспевают в июле и начале августа; грозы летом очень часты; в середине июня прекращается ночная роса; весь июль и особенно начало августа часто проходят совсем без дождя, отчего степи теряют всякую прелесть и превращаются в сухую, выжженную, обнаженную и пыльную равнину; в половине августа жары достигают такой степени, что человеку и животным становится невмоготу переносить знойную температуру и неумолимо палящие лучи южного солнца: средняя температура лета в июне и июле от 15 до 20 градусов, в августе от 26 и более, по Реомюру; наибольшая температура до 45 и иногда, хотя весьма редко, до 50 градусов; в северной окраине и средней полосе температура обыкновенно бывает несколько ниже, чем в восточной и особенно южной; дожди идут большей частью тучковые и нередко столь сильные, что своими потоками сносят хлеб, огородную растительность и даже мелкий скот и легкие постройки, особенно в местах низменных и глубоких; со второй половины августа начинает садиться роса и перепадать дождики, отчего степь постепенно начинает зеленеть и принимает нарядный и веселый вид. Осень начинается с конца сентября, вообще же сентябрь и иногда начало октября считаются здесь самым приятным временем года; с конца же сентября здесь наступают иногда туманы, нередко продолжающиеся периодически осенью, зимой и весной; реки здесь обыкновенно замерзают в ноябре и остаются закованными льдом до марта. Северо-восточные и восточные ветры приносят здесь холод, зной и засуху, южные и юго-западные – тепло, дождь и влагу; из всех окраин вольностей запорожских, в ближайших к морю и большим рекам, каковы Днепр и Буг, климат мягче и влажнее, чем в других.
Но каковы бы ни были удобства или неудобства края, для запорожских казаков он представлялся обетованною страной, заветной Палестиной, несмотря на весь ужас его пустынности, летнего зноя, зимней стужи, страшного безводья, губительного ветра. И чем страшнее казался этот край другим, тем привлекательнее он был запорожским казакам. Многим уже один Днепр казался страшным как по своей дикости, так и по своей малодоступности. Таким диким и малодоступным делали Днепр как его заливы, гирла, речки, ветки, озера, болота, так и его многочисленные острова, карчи, заборы и пороги. По сказанию Боплана, в конце своего течения Днепр имел едва исчислимое множество островов, покрытых такой густой травой, таким непролазным камышом и такими непроходимыми и высокими деревьями, что неопытные моряки издали принимали огромные деревья реки за мачты кораблей, плавающих по днепровским водам, а всю массу островов – за один сплошной, огромной величины остров. Когда однажды турки, преследуя запорожцев, проникли из Черного моря на своих галерах до самой сечевой скарбницы, то, поднявшись выше устья Днепра, они запутались в целом архипелаге островов и совершенно потерялись, как в бесконечном лабиринте с его многочисленными ходами и переходами, в неисчислимых ветках и непролазных камышах реки; тогда запорожцы, бросившись на лодках между камышей и деревьев, потопили несколько турецких галер, истребили множество людей и так напугали своих врагов, что они никогда потом не поднимались выше четырех или пяти миль от устья Днепра вверх[162]. Поляки только в 1638 году впервые проникли и ознакомились с запорожскими трущобами и придавали этому знакомству чрезвычайно важное значение[163].
Но, как пишет Афанасьев-Чужбинский в своей книге «Поездка в Южную Россию»: «Что значат эти острова и ветки в сравнении с днепровскими порогами? Кто не видал порогов, кто не пытался переправляться через них, тот никогда не может себе и представить всей грозы и всего ужаса, каким обдает Днепр даже самого смелого пловца по нему. При виде страшной пучины, клокочущей в днепровских порогах, кровь леденеет в жилах человека, уста сами собой смыкаются, сердце невольно перестает биться… Уже издали можно узнать близость порогов по тому страшному шуму и стону воды, которая, вливаясь в промежутки между камней порогов, сильно пенится, яростно бросается с камня на камень и как бы с ожесточением стремится вырваться из своих тисков, точно желая поглотить все своим течением, схватить, увлечь и унести все своей неудержимой и сокрушающей силой. Особенно страшны бывают пороги в то время, когда на Днепре схватится так называемая полоса ветра. «Из всех ветров, заключенных в мехах Эола, он – северо-восточный – самый злой, коварный и опасный. Как сила дурного глаза, губительно влияние его; как чаша испитой неблагодарности, снедает грудь ядовитое дуновение его», – сказал один из эллинов о греческом ветре, и эти же слова можно применить к внезапному порыву ветра на Днепре. Этот порыв внушает опасность даже и бесстрашным днепровским лоцманам: они отваливают от берега с барками и плотами только в самую тихую погоду, когда вода в Днепре стоит как зеркало и когда она не шелохнет ни одной своей струей; но и среди такого затишья нередко и совершению неожиданно схватываются полосы ветра, и тогда и ловцам остается одно спасение – надежда на Бога[164]. Вот Днепр спокоен и тих; в его водах, как в чистом хрустальном зеркале, отображается ясное, сине-голубое и безоблачное небо. Но это спокойствие обманчиво. Не проходит и нескольких часов, как вдруг Днепр поворонел, над ним дико завыл порывистый ветер, и вмиг вся поверхность воды зловеще зачернела, быстро заволновалась и закипела своей белой жемчужной пеной. Страшнее всего бывает в таких случаях Днепр в ночное время!..
По всему этому, среди бесконечных гирл Днепра, среди его глубоких лиманов, необозримых плавней, неисчислимых забор, подводных карчей и диких порогов, не рискуя головой, мог свободно плавать только опытный пловец; среди его лесистых островов, топких болот, среди невылазных и непроглядных камышей мог не потеряться только тот, кто отлично и во всех подробностях изучил Днепр и его речную долину. Но вот эта-то неприступность Днепра, эта-то дикость мест, этот страх пустынной безлюдности и привлекали низовых молодцов, никем и ничем не устрашимых запорожских казаков. Здесь, за неприступными порогами, среди бесчисленных островов, непроходимых камышей, дремучих и вековых лесов; здесь, в бесплодных и знойных полях, в безводных и диких степях, здесь-то удальцы и находили себе надежное убежище и всеобъемлющую колыбель. «Сичь – мате, а Велыкий Луг – батько!.. Степ та воля – казацька доля!..» Сюда не могла досягать ни рука королевского чиновника, ни рука пана-узурпатора, ни власть коронного гетмана, ни даже грозные универсалы грозных королей польских; здесь же молодцам нипочем были ни татары, ни турки, ни летний зной, ни зимний холод, ни страшное безводье, ни губительная засуха, ни дикий зверь, ни степная «пожежа».
Ой, полем, полем Кылыимським,Та шляхом бытым ГордыинськимОй там гуляв казак Голота.Не боитця вин ни огня, ни меча, ни третёго болота.
Глава 4
История и топография восьми Запорожских Сечей
Владея обширными степями, отходившими на громадное пространство к востоку и западу от реки Днепра, запорожские казаки при всем том центром своих вольностей всегда считали реку Днепр: на Днепре или близ Днепра они постоянно устраивали свою столицу, Сечь. Название казацкой столицы – «Сеча, Сича, Сечь» – без сомнения, произошло от слова «секти» – «высекать», в смысле рубить и, следовательно, имеет одинаковый корень с великорусским словом «засека». Доказательством тому служат дошедшие до нас документы прошлых веков, раскрывающие ход постепенной колонизации новых днепровских степных мест, шедшей из старой Малороссии на Низ. Колонизация эта выражалась прежде всего тем, что пионеры новой земли, избрав для своего поселения уединенную лесную трущобу, совсем недоступную или малодоступную для набегов степных наездников, высекали среди ней лес, и здесь, на расчищенной лесной местности, где оставались только пни от вырубленных деревьев, заводили свой поселок[165]. Естественно думать, что и Запорожская Сечь таким же путем возникла и от этого именно получила свое название. Но усвоенное название в местности лесной, оно приурочивалось и к тем местам, где вовсе не было леса и где даже не было никакой надобности в очистке места от лесной растительности. Напротив того, случалось, что избранное место для устройства в нем Сечи нужно было даже укреплять искусственно; для этой цели высекали где-нибудь вблизи намеченного для Сечи места толстые деревья, заостряли их сверху, осмаливали снизу и, подобно частоколу, вколачивали вокруг какого-нибудь острова или мыса правильной подковой, как это можно было видеть при раскопке Чертомлыцкой Сечи. Таким образом, в названии казацкой столицы «Сечь» заключался двойной смысл: это было или расчищенное среди леса, или укрепленное высеченным лесом место. Отсюда мнение о том, что название Сечи произошло от слова «секти» в смысле разить, потому что запорожцы главной своей задачей ставили сечь головы врагам, кажется вовсе неправдоподобным[166]. В переносном смысле слова Сечь была столицей всего запорожского казачества, центром деятельности и управления всеми войсковыми делами, резиденцией всех главных старшин, стоявших во главе низового казачества.