Читать интересную книгу Страсть к размножению - Константин Уваров

Пьяный мужчина, послушай.

Женщина, тоже сиди.

Помнишь, как жил я на свете?

Знаешь, что дальше живу?

Уши развесьте, как дети,

Ждите, пока оборвут.

Шлюхи мои и глупышки,

Чьи-то носители брюк -

Черт его знает, как вышло

То, что я так говорю.

Может, улыбка чуть шире,

Может, сытней аромат,

Может, сильней оттопырен,

Будто с деньгами, карман.

Были пути и дороги

И под глазами круги,

Был я удачливей многих,

Был веселее других.

Смело ходил я на принцип,

Смело рублей не берег:

Смелого пуля боится,

Смелого вист не берет.

Плакали старые тещи,

Жены пытались забыть:

Был я наивней и проще,

Чем полагается быть.

Пил я, как водится, лишку,

И невпопад отвечал.

Был я счастливым парнишкой,

И не горюю сейчас.

Всех я добрее пока что:

Смелого зло не берет.

Пернуть кому-нибудь страшно

Очень, а смелый бзданет.

Стоит смертельной болезни

Только надеть мне чехол -

Сразу же в души полезет

Тихая сапа стихов.

То-то взгрустнут ваши хари,

То-то решат поскорей,

Будто весь мир - комментарий

К жизни дурацкой моей.

Сначала, дорогие мои старики, дайте я вас сперва расцелую. Мне очень приятно ваше внимание. Вот передо мной ты, один из моих слушателей. Я говорю тебе, и мой голос вызывает в тебе уважение ко мне - с каждым умным, умелым оборотом речи - все больше и больше уважения.

Конечно, ты хочешь услышать историю - чудную историю о том, как я стал таким предметом моего внимания. Ведь были и препятствия, и барьеры на моем пути.

Итак, я начинаю. Сначала я чуть-чуть расскажу тебе о главном герое повести. Его зовут Костя Уваров, как, впрочем, и многих других.

- Чем же он обязан тому, что стал героем этого рассказа, спросишь ты затаенно и взволнованно, затаенно и взволнованно глядя на огонь. - Может быть, это он спас мир от злобы и скорби?

- Нет, - отвечу я и обаятельно улыбнусь.

- Может, - это он спас мир от покоя и справедливости? - спросишь ты не унимаясь.

- Уймись, - почему-то грубо отвечу я, но успокоюсь.-Нет , малыш. Просто это - я. Костя Уваров - это я.

Потом ты неожиданно свалишься со стула (" У него давненько была сломана ножка", - подумаешь ты) и сконфузишься.

Ничего, ничего. Ты увидишь - в свое время я конфузился не меньше тебя.

Большую роль в моей не по-взрослому самостоятельной жизни сыграла Ирина Костенко, в свое время (да и сейчас отчасти) любимая мной за свою привлекательную внешность и фигуру. Кроме того, в пору юношеских исканий и наслаждений, она частенько заходила к нам на огонек - покурить, попить чайку, да и поговорить о своих житейских проблемах ( тогда у нас в доме это было запросто ). Мне она приходилась подругой жены. Однажды она даже сыграла роль свидетельницы на нашей свадьбе. В другой раз она влюбилась в меня, но Златочка быстренько ( шепотом, что ли?) ее отговорила.

Обладая весьма развитым ( по меркам того притихшего времени ) мышлением, она уже тогда попыталась отдать дань моему по-детски бездарному еще таланту.

Что же во мне привлекало ее? Незнакомство с более умными людьми ? Тихая, нежная глупость, заложенная при рождении и раскрывающаяся сейчас, как цветок с дюймовочкой внутри? Ум - смелый, но скрытый от подруг и товарищей по группе и факультету? Инстинктивное, щенячее чувство восторга перед моими буйными фантазиями или затаенная ненависть к моей грубоватой плоти? Не знаю. Сейчас мне легко шутить над этим, но тогда мне бы лучше было это знать.

Но тогда слишком юн и неопытен я был, а в ее нежной фигурке уже вызревала ехидна, коварная и злая, как лицо Нью-Йорка. В недалеком прошлом смутный поклонник ненавязчивого таланта Бориса Гребенщикова, а теперь - яростный поклонник таланта Игоря Летова ( хотя уже и наравне со своим собственным ), воспитанный в мрачной империи советского телевидения и хиппанских застенках, своей горячей от уксуса и марганцовки душой я верил в то, что мужчины и женщины, эти радости божие, взявшись за руки, все более дружно ( либо все более возбуждаясь ) идут по жизни (жижни) - то поебутся, то споют песню. Истина оказалась коварней. Но никто не знал ее в те далекие времена, в ту далекую эпоху, когда переломавший хребты даже беспозвоночным 1989 год встречали со всеми почестями.

23. 02. 1992.

23. 17. Олимп. Архив.

Уже давно сыграли отбой, рабочий день был закончен. Зоя пыталась уснуть, дочитывая при свете сорокаваттной лампочки личные дела людей, близких ей при жизни. Ничто не нарушало ее покоя, лишь изредка вспыхивала мертвенно-синим светом болтавшаяся на соплях господних лампочка сигнализации. Зоя была христианской святой третьей категории. Это, с одной стороны, говорило о ее необразованности и практически лишало возможности занять более престижную должность, а с другой - освобождало от массы неприятностей и искушений бедокурства. В отделе было много женщин, канонизированных, как христианские святые. В основном это были истеричного склада старые девы служащие скорее не делу Христову, а обвинительным приговором для самого существования христианства ( Типа Митрофанушки ). Святые шли нарасхват : из этих женщин комплектовался штат уборщиц, архивисток, лифтерш, вахтерш и т.п. Юродивым великомученицам здесь была предоставлена возможность продолжать начатое на земле дело.

Зое было выдано непонятно для чего под расписку ружье с двумя стволами и патронами. В Отделе что-то могло случиться. Чтобы гонять чертей, ружье было необходимо. Для этих же целей на столе была установлена большая красивая кнопка с гравировкой "ON", включавшая мигалку в коридоре. Это была роскошь. Сама Зоя никогда чертей не видела, но теперь, как ей казалось, понимала, для чего в дольнем мире на милицейских машинах установлены мигалки: этими передвижными установками гоняли чертей по асфальту. Черти летели гонимые ветром, и с хохотом по небу маршировали Боги. Зоя спала недолго и проснулась недалеко от истины : по коридору раздавались голоса, хохот и грохот.

Зоя встала с кресла, поправила челку и пошамкала к дверям, дабы отпереть их, аки полагается. Произошло чудо: раздался глас "двери, отпираться нет смысла", и на пороге воссияла пьяная компания - пятеро (или шестеро) в кожаных плащах. В белом венчике из роз впереди Исус Христос. Зоя разулыбалась. Христос, пытаясь казаться менее пьяным, проговорил с ангельской вежливостью:

-...Это... Девушка, как вас зовут, дайте, короче, это...

Сзади раздался шепот.

-Да, Ирина Костенко, не обращалась ли к богу какому-нибудь, Ирина Костенко, 1968.04.11. Смотрите только 1985-1992.

Стоящему сзади Матфею пришла в голову вздорная, на первый взгляд, мысль: "А что, если все смирение и вежливость Исуса - оттого, что он и в миру всегда пытался казаться более трезвым?". Но как он ни гнал ее от себя, тем, понятно... (Позже будут бессонные ночи, когда от навсегда обхватит руками голову, когда будет мерить диагональки по коридору, ночи допросов и звон вертухайских ключей - но это будет после конца повести.)

А теперь:

Исус взял мелко исписанный листок, с элегантностью трупа поцеловал Зою в ручку ( от этого у нее тут же сошла бородавка - память о единственном мужчине ) и, обернувшись к ученикам, осведомился:

- Что, девушка, это такое?

Из кучи апостолов протянулся палец и голос его обладателя профальцетил:

- Уточните род документика.

- Это ее стихотворение, Исус Иосифович.

- Большое спасибо, не могу вас сейчас расцеловать, - Исус и апостолы, крайне неудачно передвигаясь, вышли за дверь и захлопнули ее.

Из коридора донесся зычный голос Сына Человеческого, читающего бессмертные строки и хохот учеников - бывших налоговых инспекторов, рыбаков и конюхов.

"Золотая молодежь", - подумала Зоя, и, засыпая, свернулась в кресле калачиком.

Еще немного истории

В течение многих лет меня тянуло к Ирине, но лишь в 1989 году, попав в бездарное положение, я рискнул предложить ей совместное времяпрепровождение (больше у меня ничего не было).

Расставшись с ней после небольшой, но богатой на выдумку пьянки, я слишком долго не видел ее, и вот.

Десятого июня 1989 года я решился, как социальная задача: Я написал ей письмо, полное любви, отчаянья, вожделения и потайных литературных мин, которое и передал Ирочке с оказией - моей некогда любимой женой.

Жена Злата упиздовала, а я в томительном ожидании ответа лег на диван и принялся глотать чудесные таблетки, еще в детстве подаренные мне одним чудодеем - иначе бы я не успокоился.

Ответа не было. Я ведь правда любил Ирку, потому что не только в случае отрицательного ответа, но и в случае его отсутствия решил употребить все необходимое. Все необходимое, надо сказать, в моем доме тогда не переводилось. Оставалось ждать часа два максимум.

Я, как пишут писатели, однажды был маленький, лежал в темной комнате, и какой-то добренький дяденька нашептал мне на ушко детское бесстыдное, как получать живительную влагу. Я наполучал ее, благо нашлось откуда, и тут же впитал.