Читать интересную книгу Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Появление большевизма как раз в весьма напряженный момент истории человечества освободило еврейского интеллигента от трагической необходимости дать ясный и точный ответ на поставленные историей проблемы власти и отечества тем, что коммунизм самым радикальным образом отбросил в сторону самую идею отечества, власти и государства как культуро-личности и как ценности в земных, посюсторонних масштабах наивысшей. Таким образом большевизм сыграл на самых тонких и чувствительных струнах периферийного еврея, подверг приятной усыпляющей щекотке его дух, по самой сущности своей лжерелигиозной природы всемерно избегающий претерпения и постижения трагедии и трагического элемента в жизни. (Здесь нас не должен вводить в заблуждение бесспорный факт действительно трагически-бедственной в житейски-бытовом плане судьбы огромной массы еврейской интеллигенцией которая, однако, очень редко разрешалась в каких-нибудь истинно трагических и глубоких переживаниях и внутренних преодолениях, а больше проявлялась в жалобном нытье и утопической отчужденности по отношению к историческим судьбам и жизненной практике государства.) Именно поэтому подавляющая часть еврейской коммунистической и коммуноидной периферии, пребывая в духовном плену у лживой европейско-большевистской позитивной и науковедческой социологии, так до конца и осталась бесконечно чуждой идее великой русской революции как события в своих конечных онтологических корнях и по своей единственной в летописях исторического человечества катастрофичности не поддающегося истолкованию и объяснению в пределах и терминах каких бы то ни было конкретно-исторических причинно-следственных рядов. Она до сих пор не живет более или менее ясно сознаваемой внутренно и выявляемой наружно верой в вечность и несокрушимость призрачного марева коммунистической утопии; в ее скудном, сером сознании, не способном к коренным и глубоким различениям, столь характерным для истинной культурности, русская попытка осуществления утопии земного рая представляется чем-то таким, что при ином сочетании внешних социально-политических условий могло бы быть предпринято, и с гораздо лучшим успехом, в любой другой стране! С изуверской извращенностью мысли и ощущения реальности она ищет в фактах революции, самым явным и убедительным образом изобличающих ложность и лживость марксистских мудрствований, какой-то конечной их проверки и утверждения и обливает грязью и издевательствами тех, кто ставит перед собой проблему России, ее искательства и страстотерпчества, в конечном, неизбывном трагизме российского мессианского призвания, его неповторимо-своеобразных характерологических и эмпирико-исторических предпосылок и его предустановленной судьбоносности.

X

Политический лжеидеал государства, построенного исключительно на рациональных и утилитарных началах и устремлениях, является, однако, далеко не самым главным по силе притяжения лжерелигиозным соблазном, которым большевизм привлек к себе сердца и умы еврейской интеллигенции. Да и в самой большевистской концепции пролетарского государства принцип государственно-политический, в собственном смысле этого слова, целиком и без остатка намеренно принесен в жертву началам классово-социальным. В ней, наряду с полным непризнанием самодовлеющего значения за государством как носителем и внешне оформленной оболочкой определенного культурно-личностного содержания выдвигается на передний план общественно-политической мысли и делания задуманная в гигантских, вселенских чертах и проводимая с крайним напряжением административного, агитационного и устрашительного аппарата социальная утопия.

В сети этого утопического замысла оказался уловленным, за весьма малым числом исключений, как уже было говорено выше, весь наличный состав еврейской периферии, — в смысле если не практически-политической деятельности, то — теоретико-идеологических притяжений и симпатий. Позиция немногочисленных безусловных противников большевизма среди еврейской периферии может быть объяснима мотивами материального характера вроде потери конфискованного имущества, вынужденной эмиграции и т. п., вследствие чего эта позиция много проигрывает в своей нравственной ценности[8] (что, скажем мимоходом, верно также и для многих русских деятелей ультраправого, и конституционно-европействующего лагеря). Но было бы величайшей ошибкой мерить той же меркой повальное увлечение еврейской периферии экстремистскими утопиями, прилагать к нему что-нибудь вроде марксистского метода и объяснять его неблагоприятным экономическим положением бесправной и забитой при старом порядке массы. Коммунистические кормильцы и благодетели еврейского населения из евсекций любят подолгу, скучно и напыщенно ораторствовать на тему о воспоминаниях из недавнего прошлого, столь жестокого и несправедливого к этой забитой и нищей массе, доведенной именно сейчас, в результате «удавшейся» революции, до положения поистине кошмарного и непредставимого. Но все это делается больше по служебной обязанности и по привычке; в глубине же души, в каких-то остатках совести такой «строитель социализма» не может не быть до известной степени смущен тем обстоятельством, что, происходя сам в очень многих случаях (для еврейской части коммунистической массы позволительно будет сказать — в большинстве случаев) из среды отнюдь не пролетарской, он не может приложить столь фанатично им боготворимого марксистского метода к объяснению жизненного пути своего собственного и столь многих ему подобных. Явление фанатической преданности коммунистической утопии со стороны сыновей фабрикантов, банкиров и ростовщиков именно для нас, которым материалистическая доктрина не только религиозно-нравственно отвратна, но и теоретически предстает как нечто ложное и надуманное, и ценящих как раз реальность идеалистической стороны человеческой природы и характера, — именно для нас оно еще само по себе не заключало бы в себе невозможного или необъяснимого, представляясь неким запоздалым аналогом старого дворянства. Но в том-то и дело, что вся нравственная отвратительность описываемого явления заключена здесь вовсе не в сомнительности персонально-классового происхождения того или другого коммуниста, а в полной, кричащей несогласованности его утопических теорий с типично буржуазным личным образом жизни. Но внутри Советской России специфически еврейские явления этого рода тонут в море всероссийской свистопляски сов-буржуазного и нэпманского разгула; поэтому указываемое противоречие между догмой искренно исповедуемой лжерелигии и житейски-бытовым обликом ее адепта с гораздо большей частотой своего классического образа может быть наблюдаемо здесь, за границей, на учащейся еврейской молодежи как из Сов. России, так и в гораздо больших количествах из лимитрофных государств и на еврейских служащих, которыми забиты всяческие полпредства и торгпредства. Здесь — и притом отнюдь не только в совести самих обладателей марксистского «миросозерцания» в счастливом соединении с недурными карманными средствами — вхождение в разного рода комсомолы, межрабкомы и прочие т. п. организации вовсе не несовместимо с правом вести широкий «буржуазный» образ жизни. Что замечательнее всего, яркое, кричащее противоречие, здесь обнаруживаемое, отнюдь не расхолаживает их даже действительно бедняцкого и пролетарского происхождения и состояния товарищей, и мы наблюдаем здесь повсеместное проявление совершенно непонятной широкой терпимости, вопреки и принципам коммунизма, и практике обожаемой коммунистической власти внутри России. Здесь положительно можно видеть преодоление классической марксистской догматики с постулируемой ею непроходимой пропастью между классами и состояниями в результате отчужденности и антагонизма материальных интересов, на путях некоторого нового явления, которое, кажется, без особых натяжек может послужить неожиданной и курьезной иллюстрацией к устанавливаемому и выдвигаемому евразийством принципу идеократии. Конечно, в большей степени это явление, лишь на первый взгляд кажущееся странным, может быть введено в общие рамки снисходительного и более чем терпимого отношения к воинствующему коммунизму, проявляемого, например, здесь, на Западе, в кругах явно и беспримесно «буржуазных», от которого опять-таки, наверное, переворачиваются в гробу кости старого Маркса. Будучи совершенно необъяснимо с точки зрения ходячей теории марксизма и даже являясь для нее известного рода experimentum crucis, оно заключает в себе мало удивительного для наблюдателя; вооруженного широкими культурно-историческими обобщениями, выдвинутыми шпенглерианством и евразийством и ставящими и буржуазность и социализм внутрь одних и тех же скобок заполонившего весь Запад фаустовско-европейского, эпигонствующего мещанства.