Читать интересную книгу Последний меч Силы - Дэвид Геммел

– Так как же он вернулся?

– Не знаю. Но я докопаюсь до правды и снова с ним встречусь.

– Один?

Кулейн улыбнулся:

– Да, один.

– Но ты ведь больше не на вершине своих сил.

– Верно. Меня чуть было не сразили двадцать пять… нет, двадцать шесть лет назад. Сипстрасси излечил мои раны. Но с тех пор я не использовал его магию для себя. Я хочу вновь стать просто человеком. Прожить одну жизнь и умереть, как все смертные.

– Тогда тебе его не победить.

– Победа не важна, Кормак. Истинная сила родится из настойчивости. Когда ты в первый раз побежал к тем соснам, ты вернулся, когда тень далеко проползла мимо второй палки. Но разве ты сказал: «Ну ладно, какой смысл бежать еще раз?» Нет. Ты бегал вновь и вновь, становясь сильнее, выносливее, быстрее. То же и когда сталкиваешься со злом. Ты не станешь сильнее, если убежишь. Важно равновесие. Гармония.

– Но как же ты победишь, если он тебя убьет? – спросил Кормак.

– Посеяв сомнение в нем. Я могу не победить, Кормак, но я буду близок к победе. Я докажу ему его слабость, и тогда боец лучше меня сможет его сразить.

– Получается так, что ты уходишь, чтобы умереть, – Возможно, это правда. Как ты проживешь тут один?

– Не знаю, но Андуину я буду защищать ценой собственной жизни.

– Это я знаю. – Кулейн опустил руку в кожаный кошель на поясе и достал цепочку с Сипстрасси, которую Кормак бросил в Кругу Камней. Юноша напрягся, его глаза блеснули гневом.

– Он мне не нужен!

– Он дал тебе жизнь, – мягко сказал Кулейн. – И что бы ты ни думал обо мне, ты должен знать, что твоя мать, потеряв тебя, так и не оправилась. Мысль о: тебе преследовала ее до смертного часа. Добавь это к бремени твоей ненависти ко мне. Но это не мой дар тебе – это был ее дар. С его помощью ты сможешь защищать Андуину куда с большим успехом, чем мечом.

– Я не умею им пользоваться.

Кулейн наклонился к нему.

– Возьми его, и я объясню.

– Отдай его Андуине, а я подумаю и решу, когда ты. уйдешь, – сказал Кормак и снова поднялся на ноги.

– Ты упрям, Кормак, но мне хотелось бы, чтобы мы расстались друзьями.

– Я не ненавижу тебя, Кулейн, – сказал юноша. – Ты ведь спас меня от Агвайна и сразился с демонами, ради Андуины. Но если бы не ты, меня миновала бы жизнь, полная боли и печали. Я сын короля, а рос как прокаженный. По-твоему, я должен благодарить тебя?

– Нет. Ты – мой воплощенный стыд. Но я любил твою мать и отдал бы за нее жизнь.

– Но не отдал. Гриста как-то сказал мне, что люди всегда находят извинение своим слабостям, но, к твоей чести, ты их не искал. Постарайся понять, Кулейн, то, что я скажу. Я восхищаюсь тобой. Я жалею тебя. Но ты отец моего одиночества, и друзьями мы не можем быть никогда.

Кулейн кивнул.

– Ну, хотя бы ты не питаешь ко мне ненависти, и это уже что-то, чтобы взять с собой. – Он протянул руку, и Кормак взял ее. – Будь бдителен, юный воин.

Упражняйся каждый день. И помни три тайны: Жизнь, Гармония и Дух.

– Я буду помнить. Прощай, Откровение.

– Прощай, принц Кормак.

6

После восстания триновантов в Британию вошел мир, хотя и тревожный. Утер мерил шагами залы Камулодунума, словно запертый в клетке боевой пес, и из окон своих покоев в северной башне всматривался в дороги. Всякий раз, когда прибывал вестник, король спешил в большой зал, срывал печати с грамот и пожирал глазами строки, ища известия о восстании или набеге.

Но все лето и дальше осенью царил мир, урожай был убран, ополченцы распущены по домам.

К Утеру все приближались с опаской, ощущая его беспокойство. По ту сторону Галльского моря в сикамбрские королевства Бельгику и Галлию вторглось страшное войско, уничтожая их войска, сжигая их города.

Римский епископ объявил вражеского вождя Вотана.

Антихристом, но в этом не было ничего необычного.

Десяток варварских королей и вождей уже объявлялись антихристами, а затем многие из них были приняты в лоно церкви.

Рим послал пять легионов на подмогу сикамбрам. Они были полностью уничтожены, их орлы захвачены.

Однако в Британии люди наслаждались жарким летом и отсутствием войны. Амбары ломились от запасов, цены на хлеб и вино стремительно падали. Жаловались только купцы, потому что война положила конец привозу ходких галльских товаров. Теперь в Дубрисе и Новиомагусе торговые суда появлялись лишь изредка.

Каждое утро Утер поднимался на северную башню, запирал дубовую дверь и вкладывал Меч Силы в желоб, вырубленный в сером камне. Затем опускался перед ним на колени, сосредоточивал мысли и ждал, пока в его мозгу не возникали видения: его дух парил над страной от Пинната-Кастры на севере до Дубриса на юге, от Гарианнонума на востоке до Мориодунума на западе, высматривая вооруженные отряды. Не увидев ничего подозрительного, он обращал взгляд на побережья: не показались ли на серых волнах длинные корабли, не приближаются ли разбойники-викинги.

Но море было пустынным.

Как-то в ясное солнечное утро он попытался заглянуть за Галльское море, но его остановила сила, которую он не сумел ни увидеть, ни преодолеть, точно стену из прозрачного хрусталя.

В растерянности он вернулся в свою башню, открыл телесные глаза и вынул Меч из желоба. Потом вышел на парапет, всей кожей ощутил прохладу осеннего бриза, и на некоторое время его смутные страхи улеглись.

В полдень к нему вошел его слуга Бальдрик с вином, холодным мясом и блюдом темных слив, особенно любимых. Утеру не хотелось разговаривать. Он сделал Бальдрику знак уйти, сел у окна и уставился на море вдали.

Он знал, что Викторин и Гвалчмай встревожены его настроением, но не мог объяснить нарастающий в его душе страх. Он чувствовал себя как человек, который идет по темной дороге и знает – без каких-либо доказательств, но с неколебимой уверенностью, – что за следующим поворотом его подстерегает чудовище. Безликое, бесформенное, но несущее неотвратимую смерть.

Не впервые за последние десять лет он пожалел, что рядом с ним нет Мэдлина. Владыка волшебник либо рассеял бы его страхи, либо – в худшем случае – установил бы, что за опасность им угрожает.

– Будь желания лошадьми, нищие разъезжали бы верхом, – пробормотал Утер, изгоняя воспоминания о том, как Мэдлин его покинул. Злые слова, более едкие, чем кислота, извергал Утер в тот день. Не прошло и часа, как он пожалел о них, но не мог взять назад. Произнесенные вслух, они повисли в воздухе, вырезанные на невидимом камне, выжженные в сердцах тех, кто их слышал.

И Мэдлин покинул его…

Как Лейта. И Кулейн…

Утер налил себе еще вина, чтобы притупить воспоминания, но они стали только острее. Гьен Авур, Лесная Лань – имя, которое Кулейн дал Лейте – имя, употреблять которое Утеру запрещалось. Но он любил ее и без нее потерял себя.

– Зачем ты толкал ее в его объятия? – прошептал он.

Ни логика, ни рассудок не могли подсказать ответа.

Однако Утер знал, где прячется ответ – глубоко в лабиринте черного чувства. Семена безумия были посеяны в ту ночь в другом мире, когда юноша впервые познал девушку, только чтобы услышать, как она прошептала имя Кулейна в миг величайшей радости Утера. В противоположность мечте алхимика золото превратилось в свинец, свет канул во мрак. Но даже и тогда он мог бы простить ее, потому что Кулейн был мертв. Но не мог… не хотел ревновать ее к трупу. Но Владыка Ланса вернулся, и Утер увидел, как в глазах Лейты возродилось пламя любви.

Но отослать его он не мог, это было бы поражением.

И убить его он не мог – Кулейну он был обязан всем.

Ему оставалось только надеяться, что любовь к Владыке Ланса будет подавлена брачной клятвой, данной королю.

Так и было – но этого оказалось мало. Он вновь и вновь испытывал ее твердость, обходился с ней с пугающим равнодушием, ввергал ее в отчаяние, толкал на то, чего страшился превыше всего.

Король глупцов!

Утер – Кровавый король. Полководец, не знающий поражений! Ни одно войско не в силах противостоять ему, но что в том, раз он живет в холодной башне, зная лишь одиночество? Ни сыновей, подрастающих ему на смену, ни любящей жены. Он обернулся к вделанному в стену бронзовому зеркалу. У корней выкрашенных хной волос проглядывала седина, а глаза были бесконечно усталыми.

Он вновь вышел на парапет и посмотрел вниз во двор.

Сикамбр Урс прогуливался там рука об руку с девушкой. Утер не узнал ее, хотя словно бы уже где-то видел.

Он улыбнулся. Лошадиные панцири, как установила проверка, никуда не годились – набухли от дождя, утратили непробиваемость. Зато Урс оказался прекрасным начальником конного отряда. Подчиненным нравились его дружеская непринужденность и находчивый ум, а вдобавок он не был опрометчивым и понимал, как нужны для стратегии терпение и предусмотрительность.

Король наблюдал, как Урс безмятежно обнял девушку за плечи, привлек к себе в сумрак за открытой дверью и, приподняв ее подбородок, поцеловал в губы. Утер покачал головой и отвернулся. Теперь он редко приказывал прислать в его покои женщину – после его охватывала глубокая печаль, холодная пустота одиночества.