Читать интересную книгу Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк

– Наденьте и на себя! – Он бросил ей халат. – Может, вы нам здесь понадобитесь. Вы сможете смотреть на кровь? Вам не станет плохо?

– Нет, – ответила Рут.

– Хорошо. Молодец!

– Может быть, я тоже могу чем-нибудь помочь? – спросил Керн. – Я изучал медицину, два семестра.

– Сейчас – нет, – врач посмотрел на инструменты. – Начнем.

Свет отражался в его лысине. Дверь была занавешена. Четверо мужчин понесли кровать с тихо стонущей женщиной через коридор в операционную. Глаза женщины были широко раскрыты. Бесцветные губы дрожали.

– Ну, беритесь! – командовал врач. – Приподнимите! Осторожно, черт возьми!

Женщина оказалась тяжелой. У Керна на лбу выступил пот. Его взгляд встретился со взглядом Рут. Она была спокойна, но побледнела и так изменилась, что он едва ее узнал. Сейчас она принадлежала этой женщине, истекающей кровью.

– Так, а теперь уходите все, кому здесь нечего делать! – резко сказал лысый врач. Он взял руку женщины. – Вам не будет больно. Это очень легко,

– внезапно заговорил он материнским голосом.

– Ребенок должен жить – прошептала женщина.

– Оба, оба будете жить, – мягко ответил, врач.

– Ребенок…

– Мы его только немного повернем, плечиками вперед. Тогда он молнией выйдет. Только спокойно, совсем спокойно. Наркоз!

Керн, Марилл и еще несколько обитателей отеля стояли в опустевшей комнате женщины. Они ждали, когда могут понадобиться снова. Из соседней комнаты доносилось приглушенное бормотание врачей. На полу были разбросаны розовые и голубые вязаные «распашонки.

– Роды, – сказал Марилл Керну. – Так бывает всегда, когда человек появляется на свет… Кровь, кровь и крик! Понимаете, Керн?

– Да.

– Нет, – сказал Марилл. – Не понимаете. Ни вы, ни я. Только женщина, только женщина может ронять это. Вы не чувствуете себя свиньей?

– Нет.

– Правда? А я чувствую. – Марилл протер очки и посмотрел на Керна. – Вы уже спали с женщиной? Нет? Если бы спали, вы бы тоже чувствовали себя свиньей. Здесь можно где-нибудь достать рюмку водки?

Из глубины комнаты появился кельнер.

– Принесите полбутылки коньяка, – сказал Марилл. – Да-да, у меня есть деньги. Тащите быстрее!

Кельнер исчез. За ним – хозяин и двое других. Керн и Марилл остались одни.

– Присядем к окну, – предложил Марилл. Он показал на заходящее солнце.

– Красиво, правда?

Керн кивнул.

– Да, – сказал Марилл. – Все рядом друг с другом. Это что – сирень, там внизу, в саду?

– Да.

– Сирень и эфир. Кровь и коньяк! Ну, прозит!

– Я принес четыре рюмки, господин Марилл, – сказал кельнер и поставил поднос на стол. – Я думал, может… – Он кивнул головой в сторону соседней комнаты.

– Хорошо, – Марилл наполнил две рюмки. – Вы пьете?

– Немного.

– Еврейский порок. Они все трезвенники. Зато они больше разбираются в женщинах. Но женщины не хотят, чтобы их понимали. Прозит!

– Прозит!

Керн выпил. После коньяка он почувствовал себя лучше.

– Это что, только преждевременные роды?

– Да. На четыре недели раньше. От перенапряжения. Поездки, пересадки, волнения, беготня и тому подобное, понимаете? В таком положении женщины не должны этого делать.

– А зачем она это делала?

Марилл снова наполнил рюмки.

– Зачем? – переспросил он. – Потому что хотела, чтобы ребенок был чехом. Потому что она не хотела, чтобы уже в школе на него плевали и обзывали вонючим жиденком.

– Я понимаю, – сказал Керн. – А ее муж не убежал вместе с ней?

– Мужа несколько лет назад посадили за решетку. И знаете – за что? За то, что у него было собственное дело, и потому, что он был усерднее и прилежнее, чем его конкурент на соседнем углу. Что тогда делает конкурент? Он идет в полицию и доносит на работягу: речи, направленные против правительства, руготня или коммунистические идеи. Что-нибудь. Затем мужа сажают за решетку, а конкурент забирает себе его клиентуру. Соображаете?

– Это мне знакомо, – сказал Керн.

Марилл выпил свой коньяк.

– Жестокий век. Мир завоевывается пушками и бомбардировщиками, человечность – концлагерями и погромами. Мы живем в такие времена, когда все перевернулось. Керн. Агрессоры считаются сейчас защитниками мира, а те, кого травят и гонят, – врагами мира. И есть целые народы, которые верят этому!

Через полчаса из соседней комнаты донесся пронзительный квакающий плач.

– Черт возьми! – сказал Марилл. – Они сделали свое дело. В мире стало одним чехом больше. Давайте поднимем бокалы по этому поводу! В честь великого таинства мира. Рождения! Вы знаете, почему оно – таинство? Потому что вслед за ним следует смерть. Прозит!

Открылась дверь. Вошел второй врач, весь в поту, обрызганный кровью. В руках он нес нечто красное, которое квакало и которое он хлопал по спинке.

– Живет, – пробормотал он. – Здесь есть что-нибудь?.. – Он схватил несколько платков. – В крайнем случае, сойдет. Фрейлейн!

Он передал ребенка и платки Рут.

– Выкупайте и запеленайте… не очень туго… старуха знает, как это делать. Хозяйка отеля. И уходите быстрее, здесь запах эфира. Все делайте в ванной.

Рут взяла ребенка. Ее глаза показались Керну в два раза больше, чем обычно. Врач уселся за стол.

– Найдется рюмка коньяку?

Марилл налил ему рюмку.

– Скажите, какое состояние бывает у врача, – спросил он, – когда он видит, что создаются бомбардировщики и пушки, а не больницы? Ведь первые предназначены только для того, чтобы заполнять вторые.

Врач поднял голову.

– Отвратительное, – ответил он, – отвратительное! Прекрасная задача – штопать людей, применяя все свое великое искусство с тем, чтобы их с величайшим варварством снова разрывали на куски. Почему их не убивать сразу, когда они еще дети? Это же много проще!

– Послушайте, любезнейший, – ответил депутат рейхстага Марилл. – Умерщвлять детей – это убийство. Умерщвлять взрослых – это дело национальной чести. В следующей войне будет участвовать много женщин и детей. Холеру мы искоренили, а ведь это – безобидное явление по сравнению с небольшой войной.

– Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстро!

– Иду!

– Черт возьми! Кажется, не все гладко, – сказал Марилл.

Через некоторое время Браун вернулся. Щеки его ввалились.

– Разрыв в шейке матки, – сказал он, – Сделать ничего нельзя. Женщина истекает кровью.

– Ничего нельзя сделать?

– Ничего. Уже все перепробовали. Кровь продолжает идти.

– А вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут. Она стояла в дверях. – Вы можете взять мою.

Врач покачал головой.

– Не поможет, девочка. Если кровь не перестанет…

Он ушел. Дверь осталась открытой. Ее светлый четырехугольник казался призрачным. Все сидели молча. Тяжело передвигая ноги, вошел кельнер.

– Можно убрать?

– Нет.

– Хотите чего-нибудь выпить? – спросил Марилл Рут.

Она покачала головой.

– Все-таки выпейте немного. Будет лучше. – Он налил ей полрюмки.

Стало темно. Только на горизонте над крышами продолжали еще мерцать, зеленовато и оранжево, последние слабые отблески. В них, словно медная монета, плавала бледная луна, изъеденная пятнами. С улицы слышались голоса. Громкие, довольные и ничего не подозревающие голоса. Внезапно Керн вспомнил о словах Штайнера: «Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Вздох облегчения, что это не ты и не тот, кого ты любишь». Он взглянул на Рут. Он уже не мог видеть ее лица.

Марилл прислушался.

– Что это?

В наступающем вечере послышался сочный, протяжный звук скрипки. Он затих, начал снова нарастать, поднялся вверх – победно и упрямо; потом заискрились рулады, все нежнее и нежнее, и, наконец, полилась мелодия – незатейливая и печальная, как утопающий вечер.

– Это здесь, в отеле, – сказал Марилл и посмотрел в окно. – Над нами, в четвертом этаже.

– Мне кажется, я знак», кто это, – ответил Керн. – Это скрипач, которого я уже однажды слушал. Я не знал, что он тоже здесь живет.

– Это не обычный скрипач. Он играет слишком хорошо.

– Может, мне подняться и сказать ему, чтобы он перестал?

– Зачем?

Керн уже сделал движение, намереваясь выйти. Очки Марилла блеснули.

– Нет. Зачем? Быть печальным можно в любое время. А смерть окружает нас везде. Все это идет рядом друг с другом.

Они сидели и слушали. Прошло много времени, наконец из соседней комнаты вышел Браун.

– Все, – сказал он. – Она не очень страдала. Узнала только, что ребенок жив. Мы успели ей это сказать.

Все трое поднялись.

– Мы должны снова перенести ее сюда, – сказал Браун. – Нам не разрешат оставить ее в соседней комнате.