И они еще полностью не осознали счастья своей свободы!
До пастушеской хижины добрались только к вечеру.
— Мы действительно можем войти в нее? — неуверенно спросил Маттиас, пока Калеб сбивал замок.
— Нужда не знает законов, — ответил тот. — Нам необходима крыша для ночлега, и сюда в такое время года никто не приходит. Ты видишь, на снегу нет следов, сеновал пуст, люди увезли отсюда запасы кормов на зиму. И дрова завозят они всегда по санному пути. Сейчас же кругом почти пусто.
Внутри нашлись дрова, а под потолком висело четыре копченых окорока, была там мука и много других припасов.
— Думаю, что хозяева ничего не будут иметь против, если мы немного поедим. При нужде люди обычно заходят в пастушьи избушки.
— А мы можем и заплатить, когда доберемся до дому, — заявил Маттиас, который всегда стремился к справедливости.
— Хорошо, — поддержал его Калеб.
В большом чане он согрел воды, и они помылись. Один за другим мальчики щелочью и березовым веником сняли с себя грязь и, пока их потное тряпье сушилось у огня, завернулись в шкуры, снятые с постелей. Так, завернутые в шкуры, они уселись за стол и основательно поели. Сидели, смотрели друг на друга, смеялись и подтрунивали.
— Ага, вон ты, оказывается, как выглядел под черной грязью, Маттиас, — говорил Калеб. — Я и не знал, что ты рыжий!
Кнут улыбнулся:
— Я постоянно думал, что ты маленький заблудший ангел, Маттиас. Но сейчас я больше так не думаю. Рыжий ангел? Нет, таких не бывает!
— Ты меня видишь? — спросил Маттиас.
— Нет, — ответил Кнут. — Я вижу только, что ты сидишь там. Что ты покачиваешься из стороны в сторону. Больше я не вижу.
— Будет лучше, вот увидишь, — утешил его Маттиас. — Ешь больше сала. Так постоянно говорит Тарье. Это хорошо для глаз. Тарье все знает. Он вылечит тебя полностью, когда мы придем домой.
— И кашель тоже?
— Конечно! Все!
Калеб опустил глаза, чтобы Маттиас не увидел в них тревоги и сочувствия.
— А у тебя такие светлые волосы, Калеб. Право, внизу их невозможно было разглядеть, — рассеялся Маттиас. — Ты же взрослый мужчина!
— Ну, семнадцать лет это еще не так много.
Маттиас с восхищением смотрел на мускулы, игравшие на руках Калеба. Лицо у него было волевым и симпатичным, с изумительными голубыми глазами. Прекрасная светлая бородка покрывала — или со временем покроет — подбородок и верхнюю губу.
Кнут, наоборот, представлял собой скорбное зрелище. У него выпали целые клоки пепельных волос, а лицо было покрыто крупной лишаистой сыпью. Поблекшие глаза, исхудавшее, со впалой грудью тело. Колени распухли от ревматизма, а на руки и ноги смотреть было страшно — все в ранах до самых костей.
«Тарье предстоит трудная работа», — подумал Маттиас.
— Ух, как выглядит наша кожа, — вздохнул он. — Землисто-серая, с черными морщинами. Мы никогда не отмоемся.
— Конечно, если пользоваться такими щелочными растворами, — сказал Калеб.
— Нет, благодарю, — хмыкнул Кнут. — Мы уже достаточно попробовали! Чуть кожа не сошла, так ты тер.
— Клин клином вышибают, — ухмыльнулся Калеб. — Но зато ни одна вошь, ни одна блоха не пережила этого, я гарантирую.
Сытые и счастливые, легли они спать. Маттиас лежал с открытыми глазами, представляя себе, как его встретят дома…
Для Кнута эта ночь была тяжелой. На него сильно подействовало перенапряжение, и никто из них почти не спал в эту ночь. По очереди мальчики дежурили около Кнута. На рассвете он уснул, а когда днем солнце стало греть, товарищи устроили для него сидячую кровать на дворе, положив шкуру на старые сани.
Там ему очень понравилось. Он закрыл свои полуслепые глаза, повернул лицо к солнцу и загорал.
Из-за Кнута они задержались в хижине несколько дней. Тащить его с собой дальше было бы непростительной ошибкой. Но у него, как и у остальных, под весенним солнцем загорело лицо, и казалось, что ему постепенно становится лучше.
Маттиас ни разу не обмолвился о том, сколь тяжела для него эта задержка. Он, наоборот, часто садился на сани рядом с Кнутом, и они фантазировали обо всем, что следует предпринять для поправки здоровья Кнута. Никогда Маттиасу не приходила в голову мысль о том, что они могут отправиться дальше без Кнута!
— Ты уже выглядишь намного лучше, — уверял Маттиас своего товарища, и Кнут с этим был согласен. Он чувствовал себя сильнее, последние ночи не кашлял так сильно, а взгляните на руки! Раны почти зарубцевались, он чувствует это.
Калеб слушал их, но ничего не говорил. Только глаза его становились печальными. Он видел, что болезнь усиливается, видел, как лихорадочно краснеют щеки Кнута…
— Я так счастлив, — вздыхал Кнут. — Никогда не думал, что наша мечта сможет стать явью! Почувствуй солнце, Маттиас! Ощущаешь, как оно греет?
И маленький Маттиас радовался вместе с ним.
Так проходили эти солнечные дни в пастушеской хижине. Они не ведали, что наступила и прошла Пасха, да это их и не интересовало.
— Сейчас можем двигаться дальше, — сказал Калеб. — Еще пару дней и ты, Кнут, пойдешь.
— Конечно, — заверил больной.
На следующий день Калеб заметил:
— Ветер подул. Нам надо Кнута увести в помещение.
— Да, ты слышишь, Калеб, как поет ветер в деревьях? Слышишь, как он вздыхает и плачет?
— Ветер всегда издает такие звуки, — подтвердил Калеб.
Солнце еще продолжало светить, поэтому они разрешили Кнуту остаться пока на улице, хорошо укутав его.
— Сквозь горный лес дует мягкий весенний ветер, — сказал он, и ему хотелось чувствовать это дуновение.
И там на улице под горячими лучами солнца Кнут умер.
Когда они пришли, чтобы унести его в хижину, слепые глаза были повернуты к любимому солнцу, на губах играла спокойная улыбка.
Они похоронили его в лесу на небольшой прогалине и поставили на могиле крест.
— Это несправедливо, — плача, сказал Маттиас, — сейчас, когда он был так близок к спасению!
Калеб положил руку на его плечо.
— Кнут никогда не выздоровел бы, Маттиас, — сказал он, и в глазах его была огромная печаль. — Он умирал уже в шахте. Я знал это.
— И все же взял его с собой?
— А ты бы захотел оставить его, если бы знал это?
— Нет. Если бы знал, еще больше старался вытащить его оттуда.
— И я думал так же. Из-за него надо было спешить. И из-за тебя мы должны были бежать оттуда, тебе в шахте делать нечего. И из-за меня тоже, так как я уже вырос и использовать меня на той же работе, что и раньше, нельзя, а отпустить они меня не смели, ведь я мог бы все рассказать. Так что я был уже в опасности. И кроме того, мне так искренне хотелось еще пожить, думаю ты наверняка меня поймешь.
— Да, — подтвердил Маттиас, полузадохнувшись от торжественности момента. — Ты так прекрасен, Калеб.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});