Он наклонился, вглядываясь во мрак. И в эту минуту прямо перед ним раскрылись невидимые ладони. На них тихим и слабым фосфорическим светом горел огонь светлячка. Отблеск его на одно мгновение вызвал из тьмы нежное очертание улыбающегося девичьего лица.
Вдруг слабый шелест платья, и все пропало.
Все прошло и развеялось прахом, но тихий слабый огонек Ивановой ночи, может быть, долгие годы спустя светил Сергею в пути.
3
Утром он повстречал Верочку в парке и шутя спросил: кто же, кто явился ей в купальском сне? Девочка смутилась и, быстро взглянув на него, назвала Сережу Толбузина.
Это имя он слышал уже не раз от Таты и особенно часто от ее матери. Оно произносилось при нем с важной и многозначительной улыбкой. Сергей Петрович Толбузин, молодой и преуспевающий нижегородский помещик, был другом детства барышень Скалон.
Вот все, что Сергею о нем было известно.
Как он догадывался, все эти дни после памятного обеда Брикуше не раз доставалось от матери. Не раз она поспешно отводила заплаканные глаза. За что? Он не мог думать об этом спокойно.
Хорошо, рассуждал он, пусть ему в назидание жупелом поставлен этот драгоценный Сергей Петрович, чтобы он, Сережа, знал свое место. Пусть! Но в чем же повинна Беленькая? И неужели он сделал, сказал или даже подумал что-то способное бросить тень на чудное создание, никому не причинившее зла!..
Кому же теперь, как не ему, защитить ее, принять на себя нежданно налетевшую грозу!
Но на первых порах, не придумав ничего лучшего, он начал оказывать знаки преувеличенного внимания Татуше. У Таты были чудесные волосы. Уже не Ментором стала она, а Ундиной Дмитриевной. Поэтические мадригалы произносились полушутя, а принимались с кокетливой ноткой насмешливого лукавства.
Если вся эта нехитрая игра и могла кого-нибудь обмануть, то только одну Брикушу.
Под звуки андантино из симфонии Мендельсона девочка печально шепталась с Наташей, поместившись рядом с ней в просторном прадедовском кресле.
Наконец Сережа, поддавшись мефистофельским нашептываниям Мити, за десять минут собрался и вместе с ним уехал в Знаменское, к бабушке Варваре Васильевне Рахманиновой.
Уже в последнюю минуту, когда «рыжий дьявол», запряженный в беговые дрожки, рванулся с места в карьер, Сергей на мгновение поймал на себе взгляд Верочки, полный горькой обиды.
Он был так зол на себя в ту минуту, что готов был спрыгнуть на полном ходу.
Впоследствии он не раз испытал врачующую силу быстрой езды и встречного ветра для растревоженной души. Вся эпопея минувшей недели стала казаться ему бурей в стакане воды, то есть тем, чем она, по существу, и была.
Несмотря на неистовую скачку, Митя говорил без умолку — сперва про охоту на волков, а потом про какую-то красавицу казачку, чьей благосклонности он добивался, но был отвергнут.
— Там вон живет она, в железнодорожной будке… — Митя показал кнутовищем какую-то точку, белеющую на черте горизонта. — Хочешь, заедем?
— Нет уж, уволь ради бога! — поспешно попросил Сергей.
— Эх, Сережка… — подумав, начал Митя и, глубоко вздохнув, замолчал.
Недаром Сергея так потянуло на «землю отцов». В самом имени «Знаменское» всегда оживал для него образ деда Аркадия.
Едва соскочив с пролетки, он пошел по дому искать дедов кабинет. Со стола из овальной рамки глянули на него, как живые, темные глаза сестры.
Позднее, уже после захода солнца, расчищенная дорожка через густые заросли сирени привела его к белому мраморному кресту за чугунной оградой.
Месяц зашел за облако. Внизу под горой золоченым серпом блестела Матыра. За рекой пели девушки. На мосту невнятный гуркот подков. Гнали табун в ночное.
В замешательстве, с гневом глядел он на коврики незабудок, на белый крест, который, как казалось ему, отнял у него последнюю опору в жизни и навсегда преградил дорогу к счастью. Томящая боль жгла сердце. Если бы Лена осталась с ним, вся судьба его сложилась бы иначе… Шумели деревья.
Он пробыл в Знаменском три дня.
Когда вернулись в Ивановку, на крыльце встретила их Верочка с матерью, Сергей поздоровался рассеянно и даже не взглянул на новую вышитую шелками кофточку, надетую в честь его возвращения.
Не раз позднее с горечью и тайным стыдом он вспоминал эту минуту.
Вечерами, не зажигая лампы перед отходом ко сну, Сергей глядел в синий лунный сад за окном.
Что же дальше?..
Но чувство душевной полноты говорило ему, что вот-вот, с минуты на минуту, ему откроется еще небывалое.
Оно его не обмануло…
Зачинщиком и на этот раз оказался неожиданно приехавший Митя. Сразу же после обеда заложили коляску и беговые дрожки и поехали в Моздочек, опрометчиво взяв с собой Никулыгу, четырехлетнего братишку сестер Скалон. Дробный стук подков по гладкой и пыльной дороге, легкий веретенный треск колес. В колеи под обод ложились васильки, лиловый куколь и желтая сурепка. Мелкие кузнечики сыпались вслед сухим дождем с тяжелых колосьев.
Лохматый пес, сидевший на меже, залаял. Молодая жница в подоткнутой паневе, заслонив лицо вышитым рукавом сорочки, долго глядела вслед убегающим коляскам.
В Моздочке рассыпались по оврагу. Весь южный склон пестрел цветами. Невозможно было понять, каким чудом уцелел этот зеленый оазис среди выгоревшей степи.
Никулька, загорелый, голубоглазый, в каштановых кудрях и матросской рубашечке, заливался смехом, приседая, хватая обеими руками стебли ромашек и голубые звездочки цикория.
И мало-помалу зеленый, согретый тихим предвечерним солнцем овраг весь зазвучал от края до края.
Музыка хлынула на Сергея со всех сторон, кружа голову, тесня дыхание, вместе с запахом медовых трав и гудением пчел.
Сергей растерянно улыбался, не зная, за чем протянуть руки, кто позвал его и куда.
Летели по ветру колокольчики невидимого рояля на органном пункте многоголосого незатихающего степного звона.
Кузнечики, цикады, сверчки, тысячи маленьких скачущих скрипачей что есть мочи пилили смычками, а из этой многоголосой кутерьмы вдруг осязаемо начал выплывать напев, тот самый, заветный, что с первых дней лета реял вокруг Сергея неуловимо, дразня и не даваясь в руки. С каждой минутой он звучал все громче, и напрасны были усилия крылатых и танцующих музыкантов его заглушить, перекричать.
Сергей улыбался, что-то напевая вполголоса, потом засмеялся и, махнув рукой, пошел по траве, перевитой серебряными струйками ковыля. Шатаясь как пьяный, он спустился немного и сел на краю косогора, забросив фуражку в траву, обняв руками колени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});