Пойти за советом к Александру Ильичу было совестно.
В чем же дело? Что мешало ему? Лень? Нет. Эта работа для Петра Ильича была для него делом чести.
А в то же время все чаще им овладевала совершенно необъяснимая рассеянность. Он нередко ловил себя на том, что, позабыв о «Красавице», сидит, подперев голову руками, глядит в чащу жасмина за окошком и не видит ровно ничего. А слышит, вернее слушает, что-то совсем другое. Это «что-то» вилось и реяло вокруг него и вот-вот должно было зазвучать. Он ждал и мучился, но слышал только слабый, непрестанный томящий звон.
Услыхав за окошком чей-то возглас «Митя приехал!», Сергей бросил карандаш и вышел на крыльцо.
Дмитрий Ильич был в ту пору фактически единоличным управителем огромного нарышкинского имения Пады, в двадцати верстах от Ивановки. Как все Зилоти, он был высок, плечист, говорлив, при этом не прочь прихвастнуть и порисоваться, Сергей увидел его в кругу смеющихся девушек. Он хохотал и острословил. Темный кофейный загар и кудрявая бородка делали его похожим на голубоглазого цыгана.
В глазах у Верочки, устремленных на гостя, Сергей прочитал застенчивое обожание.
Сам того не замечая, едва ли не с первого дня, он наблюдал украдкой за этой девочкой, тоненькой как камышинка. Почему-то ему хотелось знать, чем живет и томится эта хрупкая, едва раскрывшаяся душа. Однажды Верочка полушутя сказала, что у нее сердце — вещун, все предвидит и предчувствует заранее.
Как и всегда, ее высмеяли. А Сергею почему-то запомнилась эта простодушная выдумка.
Митя нашумел и уехал, оставив после себя чувство легкой одури и запах дорогого трубочного табака.
Но когда несколько дней спустя он вернулся, Сережа вмиг догадался, что на этот раз предчувствия солгали Брикуше и «сердце-вещун» ей неправду сказало.
Верочка шла одна, печально потупясь, сбивая зонтиком одуванчики. Потом села на краешек крыльца, невеселая, в стороне от общего смеха и болтовни.
В дальней роще за парком, не умолкая, куковала кукушка.
Кто-то длинный, скрипнув ступенькой, присел рядом.
— Вера Дмитриевна глядит сурово, как настоящая генеральша. Боязно даже подойти к ней бедному странствующему музыканту…
Сидя рядом, он протянул ноги до нижней ступеньки. «Какая каланча!» — подумала Верочка и улыбнулась.
— Вот так-то лучше! — сказал он. — Можно вас посмешить?
Сам не зная почему (с ним это редко случалось), Сергей сбивчиво, перескакивая с одного на другое, повел разговор о Новгороде, о бабушке и зверевской бурсе.
Позабыв свои огорчения, она слушала жадно. Еще бы: с ней говорят, как со взрослой! И он понял, что не нужно третировать ее, как подростка. У девочки был живой ум и прирожденное чувство юмора. Все это, правда, уживалось с присущей возрасту наивностью, как и застенчивость — с отчаянным и безоглядным озорством. Глаза ее менялись ежеминутно — вспыхивали и потухали, старались понять хорошенько, сочувствовали, печалились и улыбались. Словно впервые он увидел эти ямочки у нее на щеках, от которых все лицо порой озарялось нежным, неуловимым светом.
Сергей по утрам работал теперь с разрешения Елизаветы Александровны на веранде у Скалонов. Тут рояля не было слышно, одни иволги да овсянки. Иногда на минуту украдкой забегала Верочка и, прижав палец к губам, неслышно исчезала. После ее ухода Сергей еще долго чему-то улыбался.
С тех пор как Сергей подружился с сестрами Скалон, ему не хотелось держаться особняком. Но, случалось, в самый разгар веселья он неожиданно исчезал. Сперва девушки обижались, покуда не поняли, в чем дело.
Все та же песня манила, звала за собой музыканта, дразня и что-то обещая. Он не обманывал себя. Он знал, это не прелюдия, не ноктюрн, не романс, но его первый концерт для фортепьяно с оркестром идет к нему навстречу. Он уже здесь, совсем близко… В шуме деревьев, в щебете птиц, в протяжной песне девушек в час заката, в кукующем эхе за прудом и в дерзком, вызывающем тремоло лягушачьего оркестра Сергей угадывал его приближение.
Шаг за шагом из случайных, разрозненных попевок вырастала медленная часть будущего концерта.
А вот и главная, быть может, «причина всех причин»… Сергей провожал ее глазами, а она шла по дорожке в любимой красной кофточке с цветной косынкой, брошенной на плечи, легкий рассыпчатый шелк ее волос светился под небольшой соломенной шляпкой, шла, ничего не чуя и улыбаясь своим мыслям.
Ни Сергей, ни Верочка не заметили, как у них появились свои маленькие, впрочем совсем невинные, секреты.
Но вдруг в безмятежную идиллию ивановского лета нечаянно вплелась тревожная нота.
Однажды ради приезда гостей привычный распорядок за столом был нарушен, и Верочка оказалась рядом с Сережей. Длинные язычки насмешников заработали. Сашок через стол посылал Сергею бутафорские цитаты из придуманного им философа Бенердаки. Сергей отвечал ему в тон похоронным басом. Верочка смеялась до слез.
Александр Ильич покрикивал на Сашка:
— Цунька, перестань!.. Цунька, помолчи!..
Вдруг тетушка Варвара, давно наблюдавшая за развеселой компанией, избрала своей жертвой Верочку и среди наступившей паузы спросила, как ей нравится ее новый сосед.
— С моим сыном вы что-то все время ссоритесь.
Среди наступившей тишины все глаза устремились на Верочку.
Поперхнувшись от неожиданности, Брикки стала алее мака.
В ту же минуту Сергей поймал на себе взгляд мадам Скалон, долгий, внимательный, предостерегающий, и почувствовал, что тоже краснеет неведомо почему. Страшная минута потонула в болтовне и смехе.
Сергею стало до боли жаль девочку. Зачем ее так обижают! В течение нескольких дней она, казалось, избегала его. Он понял, что насмешницы сестры совсем заклевали ее.
Вскоре все прошло, однако не забылось.
В канун Ивана Купалы девушки собрались гадать о суженых. За прудом горел, не угасая, погожий закат.
На дальнем конце мостика возле купальни, перешептываясь, возились с венками.
Сергей и Сашок, подогнув ноги, сидели в слабо качающейся лодке на позиции молчаливых и иронических наблюдателей. Оба отчаянно курили, отгоняя комаров.
Венки поплыли по меркнущей воде, но, видимо, не так, как девушки ждали.
Возвращались через парк молча, врозь и почти ощупью. Не доходя красной аллеи, Сергей услышал рядом слабый скрип песка под чьими-то шагами.
— Кто тут? — спросил он шепотом в притворном испуге.
Было совершенно темно.
— Ш-ш!.. — раздалось в ответ.
Он наклонился, вглядываясь во мрак. И в эту минуту прямо перед ним раскрылись невидимые ладони. На них тихим и слабым фосфорическим светом горел огонь светлячка. Отблеск его на одно мгновение вызвал из тьмы нежное очертание улыбающегося девичьего лица.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});