– дело веселое.
– Да, чего им: попа позвали, пива выпили и легли под куст, – засмеялся канцлер. – А может, и попа звать не стали.
Все рассмеялись, атмосфера явно переставала быть сугубо деловой.
– Да, – согласился граф, – у холопов жизнь проста и легка, женись на том, кто приглянулся, а для нас брак – это политика. Мы были бы рады видеть столь сильного мужа, как вы, в нашей фамилии. Да и вы, наверное, хотели бы видеть в родственниках графа.
– Не стану врать, об этом и не мечтал я даже, – заверил Волков.
– Так соглашайтесь, и граф вам будет отцом названым, а я названым старшим братом, – продолжал граф.
– Еще раз прошу у вас времени на раздумье, – отвечал ему кавалер.
– Конечно-конечно, мы все понимаем, – улыбнулся фон Мален.
А канцлер, также улыбаясь, добавил:
– Только хотелось бы нам услышать ваш ответ до конца уборочной, до фестивалей у мужиков. А уборочная уже начинается. Вам хватит две недели на раздумья?
– Хватит.
– Что ж, тогда будем ждать вашего решения, – проговорил канцлер. – А если по приданому у вас будут какие-то пожелания, то мы готовы их рассмотреть.
– Я за две недели все обдумаю и сообщу вам.
Все стали вставать из-за стола, раскланиваться. А на выходе ждала Элеонора Августа с теми же женщинами. Элеонора снова почти уселась на пол, когда кавалер вошел в комнату. Но на сей раз он не прошел мимо, а подошел к ней, взял за руку и помог подняться.
Она все равно не поднимала глаз, смотрела в пол.
– Вы знаете, о чем я говорил сейчас с вашим братом? – спросил у нее Волков.
– Знаю, – тихо отвечала девушка.
– Желаете ли, чтобы это случилось?
– Жены из рода Маленов не желают ничего, чего бы не желали их отцы, братья и мужья, – нравоучительно проговорила дородная дама.
Но Волков и не глянул на нее, он ждал ответа от Элеоноры.
– Что угодно папеньке, то угодно и мне, – наконец ответила та и подняла на него взгляд.
И кавалер вдруг понял, что она на его вкус совсем не красива. Куда ей до Брунхильды?
– Хорошо, – сказал он, – этого для меня довольно. До свидания.
Он шел вниз по лестнице и думал о словах этой женщины, а монах, следовавший за ним, говорил:
– Теперь ясно, зачем сюда епископ приезжал, зачем на разговор графа звал.
Волков остановился, повернулся к своему спутнику так быстро, что монах едва не налетел на него:
– Так ты думаешь, это затея епископа?
– Уж ни мгновения не сомневаюсь, – отвечал брат Семион. – Да и дочка графа в девках засиделась, Малены тоже рады будут, тут все одно к одному. А вам и приданое давать не нужно, и так возьмете. Вы ж не откажетесь от нее.
– А зачем это епископу? – не понимал Волков.
– Да как же зачем, господин, тут же все на поверхности лежит! – искренне удивлялся монах. – Вы свару с кантоном затеете, герцог на вас обозлится, решит покарать или в тюрьму бросить, а граф, родственничек ваш, выгораживать вас станет. А как вас не выгораживать, если вы муж его дочери? Нет, епископ хоть стар, а наперед смотрит. Он вам опору готовит в графстве.
– Чертовы попы, – покачал головой Волков. Он буквально почувствовал, как его толкают в спину, приговаривая: «Ну давай, давай, начинай свару, затевай войну». – А если я не захочу воевать? – спросил он, глядя в хитрое лицо монаха.
А тот и ответил сразу, не моргая и не размышляя ни секунды:
– Тогда вам тем более на графской дочке жениться нужно. Если уж вы надумали против воли церковных сеньоров идти, так тогда хоть с мирскими сеньорами подружитесь. Родственники такие вам никак не помешают.
Кавалер повернулся и пошел, размышляя на ходу над словами монаха.
– И нечего вам печалиться, – продолжал монах, идя за ним. – Все у вас есть и еще больше будет, главное – голову не терять.
– Думаешь?
– Конечно, вы ж с серебряной ложкой во рту родились.
Волкова аж передернуло от этих слов, он опять повернулся к монаху и зарычал:
– С ложкой родился? С ложкой? С какой еще ложкой? Один сеньор, сидя в Ланне, другому сеньору, сидящему в Вильбурге, пакость строит, а я рискую головой! Я или на войне погибну, или на плахе, или в тюрьму попаду, или мне бежать придется. И где тут ложка? Где ложка, болван? – Монах молчал. – Это у них там ложки! – Он указывал пальцем в сторону роскошного бального зала. – У них! А я родился с куском железа в руке. Чувствую, что и умирать мне придется с ним же и еще с одним куском железа – в брюхе.
Они вышли из замка, кажется, кавалер немного успокоился.
– Не вздумай сказать об этом разговоре епископу, – проговорил он, влезая на коня и слегка опираясь при этом на плечо Максимилиана.
– Я и не помыслил бы об этом, – отвечал монах, – но вот то, что граф предложил вам руку его дочери, обязательно упомяну, когда мы приедем за деньгами. Это он должен знать.
– Об этом скажи, – согласился Волков.
– Экселенц! – Сыч смотрел на Волкова во все глаза. – Вам что, предложили жениться на дочери этого? – Он кивнул на замок. – На дочери графа?
– Держите языки за зубами! – велел Волков.
– Да, конечно, экселенц. Конечно! – пообещал Фриц Ламме.
– Конечно, кавалер, – кивнул Максимилиан, тоже садясь на коня.
– Сейчас снимаем лагерь, – произнес кавалер, – вы двое поедете со мной в Мален, остальные отправятся домой.
– Господин! – остановил его монах. – Подождите меня, мне нужно найти свою лошадь.
– Догонишь! – не оборачиваясь, крикнул Волков.
Глава 10
Брунхильда уже сидела у зеркала и красилась, рубаха на ней была так тонка и прозрачна, что не заметить этого никак нельзя. Как специально такие носила. Мария ей помогала, платье обновляла, кружева замывала.
– Ах, вот и вы, где же вы пропадаете все утро? – Красавица подняла глаза, взглянув на кавалера.
Даже сравнивать ее с Элеонорой нельзя, словно сравнивать лань лесную с коровой. Глаза у нее припухли от выпитого вчера, волосы не прибраны, а все равно красивее не найти. Может, красивее нее была только дочь барона фон Рютте, Ядвига. Да и не помнит Волков ту Ядвигу уже, а Брунхильда тут сидит, с плеча прозрачная ткань падает. Через эту материю соски темнеют.
Необыкновенно красива она. Да, уж Элеоноре до нее далеко.
– Господин мой, что ж вы молчите? Или случилось что?
Она опять поворачивает к нему свое красивое лицо, и ее опухшие глаза кажутся ему такими милыми. Прямо взял бы ее лицо в ладони и стал бы целовать