Время!
Мы ждем и молимся, чтобы Господь ниспослал нам всем Свое благословение».
— Почему вы не упомянули Ювеналия? — спросил Грег Чарницки, дочитав брошюру до конца.
— Потому что о нем пока еще никто не знает, — ответил Август. — Я в брошюре говорю о том, что нам нужен своего рода мессия. И вот он, пожалуйста! Можете представить, каков будет эффект? Я до сих пор не могу поверить этому. Нет, я вовсе не намекаю на недостаток веры. Понимаете, я трепещу, когда думаю об этом. Словно Господь возлагает на меня Свою длань и повелевает мной. Вы чувствуете это?
Грег кивнул, но подумал, что он чувствовал бы это еще глубже, если бы Август сказал «нас» вместо «меня».
11
— Не хочется об этом говорить, но я давно не была в церкви. Последний раз это было, когда сестра Дугласа выходила замуж. Знаешь, чем я сегодня занималась? Ходила по магазинам в поисках красивого платья. И наконец купила. Восемьдесят долларов отдала. Дорогое, но зато от Дианы Фюрстенберг. — Линн помолчала. — У меня такого платья никогда не было…
В комнате зазвонил телефон.
Линн и Билл Хилл сидели в плетеных креслах на балконе.
Линн не тронулась с места.
Билл покосился на нее.
— Чего не принесла с собой телефон? — спросил он после четвертого звонка.
— А я теперь вроде как не работаю. Вишь ты, раззвонились! Видать, понадобилась…
— Откуда ты знаешь, что это звонят с работы?
— А кто еще будет звонить мне в восемь вечера в субботу? Пацаны умотали за город со своими бабами. Это Арти названивает…
Телефон продолжал трезвонить.
— Ты собираешься отвечать?
Линн нехотя поднялась из кресла. Она выглядела совсем девчонкой — без всякой косметики, с ненакрашенными ресницами, в шортах и просторном батнике.
Билл Хилл всегда оказывал Линн знаки внимания. Она ему нравилась. После того как он узнал о ее разводе и переезде в Детройт, подумывал было о близких отношениях с ней, но, когда представлял, как это все произойдет, понимал, что будет выглядеть комично, учитывая двадцать лет разницы между ними. Они остались друзьями, делились сокровенным и были как родственники.
Поздно вечером во вторник она явно была не в себе, когда выбежала из центра, запрыгнула в автомобиль, торопливо бросив:
— Боже, ты в это не поверишь!
Она молчала, пока они не выехали на автостраду, ведущую на север от Детройта.
Он следил за дорогой и не задавал вопросов, стараясь представить себе то, о чем она рассказывала, и в конце концов съязвил:
— Но гвоздей-то в нем не было?
— Перестань! У него были раны, словно от вбитых гвоздей, и порез в боку, будто его пронзили копьем.
— Иисус из Детройта… — ухмыльнулся он.
— Да, Иисус! Представь себе… Стоял точно в такой же позе, как Иисус на распятии. Если бы у Ювеналия была борода…
— Что он сказал? — прервал ее Билл.
— Ничего. Только смотрел на меня.
— Но если у него были раны, наверное, ему было больно?
— Не думаю. Он выглядел опечаленным и каким-то скорбным, но он был совершенно спокоен.
— Смотрел на тебя и молчал, да?
— Он окликнул меня, когда я выбежала из спальни. Боже, зачем я сделала это?
— Я могу это понять, — сказал Билл Хилл.
— Убегая, я услышала, как он крикнул: «Линн!»
— Думаешь, он ждал от тебя помощи?
— А чем бы я могла ему помочь? Наклеить на раны бактерицидный пластырь, что ли? Нет, ты подумай! У него были те же самые раны, что у Христа на распятии… Не сам же он нанес себе эти раны! — Линн задумалась. — Считаешь, он хотел, чтобы я ему помогла? О господи! А я убежала, повернулась и убежала, будто дуреха…
— Не переживай! Он должен был знать, что́ ему делать, подобное случалось с ним раньше.
— Но почему он позволил мне увидеть его раны?
— Наверно, решил, что раз многие знают об этом, то одним больше, одним меньше — не имеет никакого значения. Помнишь, я говорил тебе, что у меня возникло ощущение, будто его прячут? Беседуют дружелюбно, участливо, только ни слова лишнего, будто чего-то утаивают. Если кто-то хочет оставаться анонимом, его пожелание исполняют, не так ли?
— Но больные, то есть алкоголики, не остаются же они там вечно! Выйдут и непременно проболтаются.
— Я имею в виду персонал. Не могу поверить, что отец Квинн ничего не знает. Скажи, а ты обратила внимание на руки Ювеналия? Я имею в виду, когда разговаривала с ним до этого?
— Ничего особенного я не заметила. А ты полагаешь, у него должны быть шрамы?
— Думаю, да. Если рана открытая, после заживления всегда остается шрам. Разве не так?
— Так-то оно так, да не совсем. Дело в том, что это чудо…
— А кто сказал, что это — чудо? — прервал ее Билл.
— А разве нет? — вскинула брови Линн. — Разве не чудо — факт прозрения Вирджинии? Скажи, пожалуйста, слышал ли ты когда-либо о подобных явлениях?
— Да, слышал, но никакой специальной литературы по данному вопросу не читал и не знаю никого из ныне живущих, у кого бы подобное происходило. Я полагал, что это случалось лишь со святыми, в давние времена.
— У Иисуса Христа и у святых, да?
— Не у всех святых, а лишь у некоторых, — уточнил Билл.
Линн вернулась на балкон и снова опустилась в плетеное кресло.
— Ой, спасибо, выпью с удовольствием, — сказала она, когда Билл Хилл налил в бокал вина, а себе приготовил коктейль из водки и лимонного сока.
Он сидел в кресле, скрестив ноги в белых мокасинах. На нем были отутюженные желтые слаксы, свободная рубашка из ткани, напоминавшей обои с голубыми цветочками. Три пуговицы у ворота были расстегнуты. Была видна золотая цепочка и медальон с надписью «Слава Тебе, Господи», который много лет назад, задолго до того, как стали модными украшения для мужчин, подарила ему Барбара, его бывшая жена. Ему нравилось чувствовать на груди медальон, а иногда он любил вытащить его и подержать на ладони некоторое время. Может быть, для самоуспокоения, хотя Билл Хилл обычно не анализировал свои ощущения, отражающие всякого рода реальность. Он верил в Бога, был убежден в существовании триединого божества: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, но богомольным не был. Так было до того, как он приобщился к единоверческой церкви, не принимавшей никаких нововведений и церковных реформ.
Спустя какое-то время он надумал организовать религиозно-просветительское предприятие: за короткий срок возвели самое высокое в мире иллюминированное распятие, ста семнадцати футов высотой, и часовню. Открыли кафетерий для паломников, сувенирную лавку, где продавали освященные сладости, работающие от батарейки десятидюймовые копии распятия, футболки с эмблемой единоверческой церкви. Официантками работали цветущие юные создания, направленные сюда из студенческого городка Флоридского университета, что в Гейневилле. Когда раздавалась церковная музыка, появлялась очаровательная регентша Линн Мэри Фолкнер из Майами-Бич, пять раз участвовавшая в парадах на футбольном стадионе «Апельсиновая чаша» в городе Майами. Она всегда шла впереди и мастерски подбрасывала дирижерскую палочку. А потом появлялся Бобби Форши. Он взбирался обычно на кафедру в рваных джинсах и безрукавке из искусственного меха под волка и изрекал: «Я живу, как вам известно, в лесу. Общаюсь с нашими меньшими братьями и Иисусом Христом. Во время последней нашей беседы он мне вот что сказал…» После этих слов Бобби Форши обычно читал проповедь, а затем приглашал больных и увечных подняться к нему. И те ковыляли к нему, на костылях, с повязками и верой в сердце. Бобби Форши возлагал на них руки, повторяя, что он исполняет волю Всевышнего. Кое-кого Бобби исцелил…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});