Я думаю, из этого примера понятно, почему каждый выпущенный заводом автомобиль имеет хоть какой-нибудь брак. Откуда мне это известно? Очень просто: каждый владелец автомобиля «Москвич» хоть раз да предъявляет свою машину для исправления дефектов в течение гарантийного срока.
Но если вы думаете, что автомобили – товар исключительный, то ошибаетесь. Телевизионные заводы Советского Союза в момент выпуска каждого телевизора переводят определенную сумму денег Управлению ремонтных мастерских. Эта сумма, выплачиваемая заранее и, конечно, включаемая в себестоимость телевизора, покрывает расходы по будущему гарантийному ремонту. Переводя эти деньги за каждый телевизор, завод молчаливо признает неизбежность брака. Этот «порядок», узаконивающий брак, критиковался даже в советских газетах, но тем не менее продолжает существовать.
Раз уж мы упомянули о газетах, то стоит сказать, что им предписывается постоянно призывать к повышению качества продукции. И призывают. Выдумывают всякие броские лозунги вроде «Советское – значит отличное», крупными буквами набирают требования «поднять качество советских товаров до уровня мировых стандартов!» На заводах объявляют специальные кампании по борьбе с браком, созывают собрания, говорят речи. Тот же начальник цеха, который распорядился насчет бракованных головок, произносит очень горячие речи о необходимости «всемерно поднимать качество и надежность нашей продукции». Вы услышите от него, что мы, автозаводцы, «должны дать советскому человеку добротный, надежный автомобиль».
А директор завода отлично знает, что этот начальник цеха физически не мог собрать в прошлом месяце полное количество моторов, потому что у него не было головок. Но моторы все-таки собраны, план выполнен, и директор вовсе не собирается выводить начальника цеха на чистую воду, хотя сделать это было бы и очень легко. Наоборот, он доволен таким начальником цеха – оборотист, умеет выходить из положения. И директор пишет очередную статью в «Московскую Правду» – «Как мы повышаем качество автомобилей».
Все, что я описал в масштабе завода, переведите в масштаб страны – вы не сделаете ни малейшей ошибки. Напротив, сообщаю не без патриотизма, что «мой» завод – еще один из самых благополучных по качеству. На других предприятиях брака – и явного и скрытого – куда больше.
Советское – значит отличное...
VI.
О том, что организация производства в СССР, система оплаты труда и качество продукции никуда не годятся, русским лидерам хорошо известно. Один из них, премьер-министр Алексей Косыгин, откровенно говорит об этом на различных «закрытых» совещаниях. Неплохо представляет себе ситуацию и Николай Байбаков, председатель Государственной плановой комиссии, самый умный представитель нынешней группы советских руководителей. Оба они – и Косыгин и Байбаков – занимали министерские посты при Сталине, оба, надо полагать, понимают, где лежит корень зла. Тем безнадежнее выглядят их попытки реорганизовать промышленность, улучшить ее работу, оставив корень зла нетронутым.
Коротко говоря, дело сводится вот к чему. В период сталинской индустриализации, в 30-е годы, развитию советской промышленности помогали два мощных фактора – энтузиазм и страх. Энтузиазм подогревали участники революции 1917 года. Многие из них были подлинными идеалистами, они считали революцию своим детищем и хотели ценой голода, холода и любых лишений создать в России рай для потомков. Это были суровые люди, аскеты – я лично знал многих таких. Заботу о собственном благосостоянии, стремление жить получше они считали «буржуазным перерождением», предательством интересов революции. Их влияние на тогдашнюю молодежь было огромно, ибо молодежь высоко ценит личный героизм, а «старики» сплошь и рядом были исключительными героями. Их энтузиазм, подогреваемый истошными криками прессы и радио, передавался молодежи. И комсомольцы тридцатых годов работали как дьяволы на заводах и стройках, живя в полной нищете, голодая и умирая с революционными лозунгами на устах.
А потом как-то незаметно подкрался страх. Сталин начал планомерно уничтожать «стариков», помешанных на идее революционного равенства. Страшно разросшийся полицейский аппарат требовал все новых жертв, иначе он не мог оправдать собственное существование. Возникла эпидемия доносительства – сын клеветал на отца, брат на брата. К середине тридцатых годов сложилась двадцатимиллионная лагерная империя, государство в государстве. Людей начали расстреливать прямо в тюрьмах, для чего оборудовали подвалы по специальному образцу (в следующей главе я приведу одно интересное свидетельство об этой «технике»).
В такой обстановке что оставалось рабочим? Они боялись раскрыть рот, чтобы возразить против любого произвола: ярлык «враг народа» был всегда наготове. Они боялись работать с прохладцей, не выказывая усердия, – это могло быть расценено как саботаж. Они боялись не кричать «ура» в нужные моменты – за молчание тоже упекли в лагеря и расстреляли немало тысяч человек.
И промышленность работала. Ее руководителям тогда было очень страшно жить на свете – в любую секунду могли арестовать невесть за что, – но управлять предприятиями было относительно легко. Не надо было решать никаких экономических проблем, вся работа заключалась во внеэкономическом принуждении.
Сегодня, через 50 лет после революции, энтузиазм испарился без остатка, а страх основательно пошатнулся. В газетные призывы и радужные картины не верит никто, агентов секретной полиции боятся все меньше, а ненавидят все больше. Решающим стал один фактор – экономический.
Я говорю «решающим», но это не значит «единственным». Нельзя сбрасывать со счетов и другие. Прежде всего существует инерция, вращение такого исполинского маховика как Россия. Будучи предоставлен сам себе, без активного революционного вмешательства, этот раскрученный Сталиным маховик способен вращаться еще неопределенно долго. А чтобы революционного вмешательства не произошло – об этом заботится по-прежнему мощная секретная полиция. Ее главный рычаг – страх и взаимное недоверие – тоже пока действует.
Но, повторяю, эффективность работы в промышленности, несмотря на технический прогресс, не увеличивается. И внимание высших лидеров в связи с этим приковано теперь к экономике. Они больше не произносят пустых фраз о социалистическом соревновании или о приходе коммунизма на следующей неделе, как любил делать еще Хрущев. Они пытаются улучшить дело в промышленности экономическими мерами.
Экономическую реформу производства, объявленную на Пленуме ЦК осенью 1965 года и «утвержденную» весной следующего года XXIII съездом партии, возглавляют уже упомянутые мною Косыгин и Байбаков. Суть их намерений довольно проста: они хотят, чтобы как можно больше участников производства, вплоть до рабочих, было заинтересовано в доходной, рентабельной, а, значит, и производительной работе предприятий. При этом используются идеи, развитые три года назад в газетных и журнальных статьях харьковским профессором экономики Е.Либерманом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});