но взял под руку меня, пристально глядя мне в лицо. Я уже несколько научился самообладанию, и теперь только женский взгляд мог заставить меня покраснеть. Мое лицо было неподвижно.
– Вы осмелились перебить меня, – сказал он.
– Увы, ваше высочество, вам известно, какой я плохой придворный и как мало знаю…
– Мало! – перебил он. – Не слишком ли много, напротив? Я начинаю думать, что вы не так просты, как кажетесь, милейший Симон Дэл. Ну, не будем ссориться. Не правда ли, она – очаровательнейшее существо в мире?
– И лорд Кэрфорд находит это, ваше высочество.
– Однако не лорд Кэрфорд торопил меня идти к королю. Ну, а вы как находите ее?
– Я так ослеплен всеми прекрасными дамами двора, что не могу оценить каждую в отдельности.
– Да, мы все любим то, чего не хватает нам самим, – рассмеялся он, – герцог Йоркский обожает правду, герцог Букингэмский – скромность и смирение, Арлингтон – искренность, а я, Симон, боготворю благоразумие.
– Боюсь, что не могу им похвастать, ваше высочество.
– Меньше хвастайте, но больше выказывайте его, Симон. Вот и король!
Герцог поспешил вперед, по-видимому, очень довольный самим собою и мною и, должно быть, не потерял времени: когда я догнал его, оттесненный толпою придворных, расступавшихся перед ним, но не предо мною, он успел наполовину рассказать королю мою историю с герцогом Йоркским, так что помешать этому было поздно.
«Ну, теперь я пропал окончательно», – подумал я, однако, стиснув зубы, не выказывал ни малейшего волнения.
Король был один в эту минуту; он держал на коленях маленькую собачку с длинными ушами и гладил ее. Он невозмутимо выслушал рассказ своего сына и потом, взглянув на меня, спросил:
– Что это за свободы, которые вам так дороги?
Мой язык уже наделал мне довольно бед в этот день, и я, решив не давать ему воли, смиренно ответил:
– Те, какие хранятся и почитаются вашим высочеством!
Герцог Монмут рассмеялся и ударил меня по плечу.
– А реформатская церковь, какую вы ставите превыше моих приказаний?
– Вера, государь, та, какая находится под вашей защитой.
– Знаете, мистер Дэл, – угрюмо заметил король, – если бы вы говорили с моим братом так же осторожно, как со мною, ему не за что было бы сердиться.
– Но, когда я говорил с его высочеством герцогом Йоркским, надо было говорить правду, – не знаю, как у меня вырвалась эта неловкая фраза, вызванная лишь желанием оправдаться в моем столкновении с герцогом, но я поздно понял всю ее неуместность.
Герцог Монмут громко расхохотался; его примеру, минуту спустя, последовал и король.
– Верю, мистер Дэл, – сказал он, когда его смех утих, – так как я – король, то никто не обязан говорить мне правду. Но зато в этом мое утешение: не скажу ее и я ни одному человеку.
– И ни одной женщине, – рассеянно глядя в потолок, произнес герцог Монмут.
– Ни даже и одному мальчугану, – прибавил король, лукаво взглянув на своего сына. – Ну, мистер Дэл, значит, вы готовы служить мне и ваша совесть также?
– Без всякого сомнения, ваше величество, – ответил я.
– Король представляет собою совесть подданного, – сказал король.
– Что же тогда будет совестью для короля? – спросил герцог Монмут.
– Сознание того зла, какое он может принести, если не будет осторожен.
Герцог Джеймс Монмут понял замечание и принял его очень мило, нагнувшись, поцеловал руку отца.
– Трудно служить двум господам, мистер Дэл, – снова обратился ко мне король.
– Ваше величество – мой единственный господин, – начал было я, но король весело перебил меня восклицанием:
– А все-таки хотел бы я взглянуть в то время на своего братца!
– Позвольте Дэлу служить мне, – воскликнул герцог Джеймс. – Ведь я-то глубоко предан и этим свободам, и реформатской церкви.
– Это я знаю, знаю, Джеймс, – согласился король, – но очень печально, что ты говоришь так, как будто не предан им твой дядя, – и он лукаво улыбнулся молодому герцогу.
Тот вспыхнул до ушей, а затем, оправившись, спросил:
– Так что мистер Дэл может ехать со мною в Дувр?
Мое сердце замерло. Все только и говорили о веселье, предстоявшем в Дувре, и о скуке в Лондоне, когда король уедет встречать герцогиню Орлеанскую. Мне пламенно хотелось ехать туда, и я надеялся только на покровительство Дарелла; но – увы! – оно теперь было потеряно для меня. Я тревожно следил за выражением королевского лица. Казалось, эта просьба чем-то позабавила короля; он стал гладить свою собачку, желая скрыть веселую улыбку, и спросил:
– Почему же нет? И в Дувре мистер Дэл может так же служить и тебе, и мне, и своим принципам не хуже, чем в Лондоне.
Я склонился на колено и поцеловал руку короля, а потом и руку его сына, принявшего это выражение преданности очень милостиво.
Король смотрел на нас обоих задумчивым взглядом.
– А теперь идите, мальчуганы, – сказал он, точно мы были школьниками из городской школы, – оба вы еще зелены и глупы. Пользуйтесь своей молодостью, и да хранит вас Бог!
Он с доброй и усталой улыбкой откинулся на спинку кресла и снова стал ласкать свою собачку. Несмотря на все, что я знал о нем, мое сердце стремилось к нему, и, преклонив колено, я с глубоким чувством сказал:
– Да хранит Господь ваше величество!
– Господь всемогущ, – грустно заметил он. – Благодарю вас, мистер Дэл.
Отпущенные королем, мы оба отошли от него, и я хотел откланяться герцогу, но он обернулся ко мне и с улыбкой произнес:
– Королева посылает навстречу герцогине Орлеанской одну из фрейлин.
– Конечно, ваше высочество, как оно и следует.
– И герцогиня тоже. Если бы вам пришлось выбирать среди фрейлин герцогини – конечно, ни один разумный малый не выбрал бы из фрейлин королевы, – кого бы выбрали вы, мистер Дэл?
– Не мне это решать, ваше высочество, – ответил я.
– Ну, а я выбрал бы Барбару Кинтон, – и герцог Джеймс, громко рассмеявшись, последовал за дамой, бросившей ему кокетливый взгляд.
Оставшись один в прекрасном настроении, которого не испортила последняя шутка герцога, я стал осматриваться кругом. На сцене началось представление, но никто не обращал на него внимания. Все ходили взад и вперед, говорили, спорили, флиртовали. Вот прошел блистающий нарядом герцог Букингэмский. Герцог Йоркский проследовал с Гудльстоном, не ответив на мой поклон. За ними прошел Клиффорд, небрежно кивнувший мне головой. Минуту спустя около меня оказался Дарелл. Очевидно, его недовольство мною улеглось; он