* * *
В тот же день приказом наркома обороны была объявлена благодарность участникам боев с вражеской авиацией, рвавшейся к Москве. А затем появился Указ о награждении орденами и медалями наиболее отличившихся защитников столицы. В их числе оказались и те, кем так восторгался Ильенков, о ком писали наши корреспонденты Хирен и Милецкий.
Среди награжденных орденом Красного Знамени был один летчик без воинского звания, вроде бы гражданский человек - Галлай Марк Лазаревич. Тогда я лишь мельком отметил это, а сорок лет спустя, перечитывая Указ, невольно задержался на знакомом имени. Марка Лазаревича я знаю по Союзу писателей. Интересная личность! Он автор многих очень хороших книг о летчиках. Сам заслуженный летчик-испытатель, доктор технических наук, Герой Советского Союза. Позвонил ему, спросил на всякий случай:
- Кто такой Галлай, награжденный орденом Красного Знамени за отражение первого воздушного налета на Москву? Не однофамилец?
- Нет. Это я сам.
- Почему в Указе не названо ваше воинское звание?
Галлай объяснил. Он работал тогда летчиком-испытателем в ЦАГИ. Там был создан специальный отряд для борьбы с фашистской авиацией. В ночь на 22 июля Галлай в составе этого отряда принял участие в отражении налета немцев на Москву и лично сбил фашистский бомбардировщик. Лишь после того ему присвоили звание старшего лейтенанта. Теперь он полковник.
* * *
Фашистская авиация, прорывавшаяся 22 июля к Москве, получила мощный отпор. Мы не сомневались, что геббельсовская пропагандистская машина переврет все по-своему. Но как? Проследить за этим было поручено Ерусалимскому - начальнику иностранного отдела "Красной звезды".
Ерусалимского призвали в армию в первые же дни войны. Присвоили звание полкового комиссара. Но, как он ни старался, вполне армейским человеком стать не смог, штатское выпирало изо всех его пор: согбенная фигура, походка вразвалку, гимнастерка почему-то пузырится на спине, и кажется вот-вот подол ее выбьется из-за поясного ремня. С подчиненными запанибрата, со старшими по званию - подчеркнуто независим. Однако какое это имело значение, если человек знает, любит и хорошо исполняет порученное дело? Ерусалимский был видным международником, профессором.
Вообще я полагаю, что в газете - даже военной! - придерживаться строго табели о рангах трудно. Конечно, дисциплина есть дисциплина, без нее не обойтись нигде, а в военном учреждении - тем более. Но главное, самое главное в редакционном коллективе - творческое начало, творческая обстановка. Если редактор думает по-другому, он заранее обрекает свою газету на прозябание. Напомнить об этом я счел нужным потому, что наткнулся недавно в архиве одной военной газеты на удивительный документ: приказ, подписанный уже в конце войны, о наложении взыскания на одного из корреспондентов... за пререкание. Заинтересовался я этим случаем. Поспрошал бывших сотрудников той газеты. И выяснилось следующее. Корреспондент написал статью. Редактору она не понравилась и была забракована. Автор попытался доказывать свою правоту. Это и было расценено как пререкание, за что тут же последовал выговор.
Вспоминаю наши ежедневные редакционные планерки, или, как их называли еще, летучки. На них перед планированием очередного номера всегда обсуждали только что вышедший. При этом критика была бескомпромиссной. Слабые материалы и даже частные погрешности в хороших материалах подвергались нелицеприятному обсуждению. Каково было при этом редактору? Скажем, директор завода в иных случаях вину за брак в том или ином цехе вправе отнести за счет начальника цеха, председатель колхоза за огрехи на вспаханном поле может винить бригадира. А у нас же в тогдашней "Красной звезде" сложилась совершенно иная ситуация. Дежурных редакторов не было. Не было и редколлегии. Ответственный редактор являлся единоначальником в самом полном смысле этого слова. Не мог я переложить вину за изъяны в газете ни на начальника отдела, ни на литературного сотрудника, ни на автора. Ведь каждый материал от заголовка до подписи я сам вычитывал. А поскольку проглядел какие-то ошибки, изволь и краснеть за них. На то ты и ответственный редактор.
Не скажу, что та критика доставляла мне большое удовольствие. Однако мне и в голову не приходило рассматривать это как пререкания. Во всяком случае, выговоров в таких случаях у нас не объявлялось никому.
Независимость мнений и суждений в нашем дружном коллективе, в творческой редакционной обстановке считалась естественным делом.
* * *
Каждый вечер, вернее - ночью, Ерусалимский приносил мне переводы из иностранных газет и радиопередач наших союзников и нейтральных стран, а также обзоры гитлеровской прессы и радио. После первого массированного налета вражеской авиации на Москву он явился с внушительной пачкой радиоперехватов из Берлина. В первом же из них сообщалось: "Пожары в Москве бушевали всю ночь, а наутро москвичи увидели руины Кремля, по которым бродили в поисках чего-то какие-то люди!"
В другой радиопередаче утверждалось, что полностью разрушена Центральная электростанция Москвы, прекратилось движение городского транспорта, население в панике бежит из разрушенного, пылающего города.
Об этом же кричали специальные листовки, сброшенные гитлеровскими летчиками над боевыми порядками наших войск. В редакцию полетели запросы из действующей армии: как там Москва?
Надо было ответить. Хорошо, если бы за это взялся Алексей Толстой. Два дня назад "Красная звезда" напечатала его большой очерк "Смельчаки" - о мужестве и прямо-таки необычайных подвигах двадцати пяти советских военнослужащих, прорвавшихся из немецкого окружения. Это был, пожалуй, его первый за войну истинно художественный очерк. Хотелось, чтобы и ответ берлинским брехунам отличался бы такою же яркостью и убедительностью.
* * *
Позвонил Алексею Николаевичу. Он, как обычно, немедленно прибыл в редакцию. Ничего я ему не сказал о причине приглашения, а отвел в свою комнатку, дал тексты радиоперехватов, попросил прочитать и вышел. Из приемной позвонил нашему хозяйственнику - сказал, чтобы дали Толстому перекусить что-нибудь получше. "Получше" означало: немного колбасы, тарелку винегрета да чай с печеньем.
Когда некоторое время спустя я вернулся в свою комнату и увидел, с каким аппетитом Алексей Николаевич уминает наше угощение, я понял, как скудно жилось в те дни большому писателю. Тут же узнал от него самого, что паек он получает более чем скромный. Я сразу же позвонил наркому торговли, попросил заменить этот паек, назвал другую - более высокую категорию снабжения.
- Та норма установлена для заместителей наркомов! - последовал ответ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});