Вернулся Моран в строй лишь через полгода. И снова пошли его передовые. И опять они отличались эмоциональным накалом. Я легко отличаю их теперь даже по заголовкам: "Трагедия в деревне Дубовцы", "Русская девушка в Кельне", "Слава раненного в бою" и т. п. Кстати замечу, когда на редакционной летучке обсуждался вопрос, кому писать передовую, комментирующую постановление Государственного Комитета Обороны об отличительных знаках за ранения, почти всечутьли не хором закричали:
- Кому же еще, как не Морану?!
"Приоритет" действительно был за ним: он ведь первым из работников "Красной звезды" получил ранение на фронте.
А к стихам Моран вернулся уже после войны. Поэт и переводчик Моран одним из первых перевел знаменитые стихи Мусы Джалиля.
22 июля
Под утро поступило сообщение ТАСС:
"В 22 часа 10 минут 21 июля немецкие самолеты в количестве более 200 сделали попытку массового налета на Москву. Налет надо считать провалившимся. Заградительные отряды нашей авиации не допустили основные силы немецких самолетов к Москве. Через заградительные отряды к Москве прорвались лишь отдельные самолеты противника. В городе возникло лишь несколько пожаров жилых зданий. Имеется небольшое количество убитых и раненых, ни один из военных объектов не пострадал.
Нашей ночной авиацией и огнем зенитных батарей по неполным данным сбито 17 немецких самолетов. Воздушная тревога продолжалась 5 с половиной часов".
Эта ночь запомнилась. Воздушных тревог и до того было немало. Преимущественно - учебных, но случались и боевые - отдельные немецкие самолеты неоднократно пытались прорваться к Москве.
Противовоздушная оборона столицы усиленно готовилась к массированным налетам фашистской авиации. Готовилась к ним и редакция: заранее были разработаны маршруты следования наших корреспондентов на аэродромы истребительной авиации и огневые позиции зенитных батарей; расписаны дежурства на постах ПВО в пределах самой редакции и типографии. В качестве главной задачи дежурным ставилось обезвреживание зажигательных бомб. Сотрудникам, свободным от дежурства, предписывалось: по сигналу воздушной тревоги непременно спускаться в полуподвальный этаж, бывшее складское помещение, которое считалось теперь бомбоубежищем, и продолжать там работу над очередным номером газеты.
Хлипкое редакционное здание - в прошлом чаеразвесочная фабрика - с годами хаотически обросло многочисленными пристройками "на живую нитку" и, казалось, только и ждало ветра похлеще, чтобы превратиться в развалины. Пребывание в нашем "бомбоубежище" Илья Эренбург назвал "презрением к смерти". С тех пор наш полуподвал так и называли.
Как вел себя наш в общем-то дисциплинированный коллектив в ночь на 22 июля, можно судить хотя бы отчасти по моему приказу от 22 июля. Там говорится:
"Во время налета немецких самолетов на Москву в редакции и типографии "Красной звезды" наблюдалась исключительная неорганизованность. Работники редакции и типографии, в том числе начсостав, который должен был показать пример выполнения правил ПВО, нарушали эти правила, выходили на улицу, лазили на крышу. Очевидно, эти товарищи не понимают, что идет не игра в бирюльки, а кровавая война с жестоким и коварным врагом..."
И если быть уж совсем откровенным, то должен признаться, что к тому начсоставу, который не показывал примера в выполнении правил ПВО относился и сам я.
Мало что изменилось и после моего приказа при последующих массовых налетах немецкой авиации на столицу. Илья Эренбург, с недовольством уступая настоянию редакционного коменданта, спускался в бомбоубежище не чаще как "через два раза на третий". Кое-как примостившись там с пишущей машинкой на коленях, он сосредоточенно достукивал очередную статью. Пушечная пальба над головой и грохот воздушных боев не отвлекали его от дела.
Туго приходилось коменданту и с Толстым, если тот тоже оказывался в редакции во время воздушной тревоги.
- Опять тащите меня в свое "презрение", - с улыбкой говорил он. И не шел в наше убежище.
Как-то в один из ночных налетов на Москву немецкой авиации Толстой вышел во двор редакции и, не обращая внимания на падающие сверху осколки зенитных снарядов, пристально наблюдал, как шарят по небу мощные прожекторы, как время от времени ловят они в перекрестье своих лучей вражеский бомбардировщик.
В одну из таких минут позади редакционного корпуса, в парке "Эрмитаж", раздался взрыв бомбы, зазвенели стекла. Толстой обернулся неторопливо, довольно спокойно спросил: "Что там?" После чего опять погрузился в созерцание бесноватой пляски тысяч огней в растревоженном московском небе. Позже он напишет о том, как "огненная строчка" трассирующих пуль "прошила" немецкий бомбардировщик.
Так же мужественно вели себя в ту ночь - да и не только в ту, а и во все последующие тревожные ночи - наши типографские рабочие: линотиписты, печатники, стереотиперы, цинкографы. Большинство из них оставалось в цехах, готовило газету к выходу - несмотря ни на что "Красная звезда" должна была выйти.
К утру вернулся с огневых позиций зенитной батареи Ильенков. Зашел ко мне, вдохновенно принялся рассказывать, как удачно эта батарея вела свой первый бой, какие там замечательные люди. Понравились ему командир батареи лейтенант Туркало, младший политрук Аксенов, командир приборного отделения Шапиро. Я прервал Ильенкова:
- Василий Павлович, не теряйте времени. Садитесь писать обо всем этом...
Прибыли с аэродрома Милецкий и Хирен. У них тоже много интересного: капитан Титенков сбил на подступах к Москве два немецких бомбардировщика; в обломках обоих самолетов среди трупов обнаружены офицеры с полковничьими погонами. В полевых сумках немецких летчиков оказалось много разных документов. Корреспонденты выпросили и привезли в редакцию карту с проложенным на ней маршрутом фашистского бомбардировщика. Долго пришлось петлять налетчикам при выходе на цель.
Не менее любопытно привезенное корреспондентами письмо некой Лотти тоже из числа трофейных бумаг со сбитого бомбардировщика. Эта Лотти делится своей радостью: "... достала две пачки сигарет и хлебные талоны - каждый талон на 100 граммов".
* * *
В тот же день приказом наркома обороны была объявлена благодарность участникам боев с вражеской авиацией, рвавшейся к Москве. А затем появился Указ о награждении орденами и медалями наиболее отличившихся защитников столицы. В их числе оказались и те, кем так восторгался Ильенков, о ком писали наши корреспонденты Хирен и Милецкий.
Среди награжденных орденом Красного Знамени был один летчик без воинского звания, вроде бы гражданский человек - Галлай Марк Лазаревич. Тогда я лишь мельком отметил это, а сорок лет спустя, перечитывая Указ, невольно задержался на знакомом имени. Марка Лазаревича я знаю по Союзу писателей. Интересная личность! Он автор многих очень хороших книг о летчиках. Сам заслуженный летчик-испытатель, доктор технических наук, Герой Советского Союза. Позвонил ему, спросил на всякий случай:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});