Я был в это время в городе и потому не видел этой сцены. Меня разыскали по телефону. Конечно, я тотчас же прибыл на выручку Бэби. Приехав на вокзал, я остался с Бэби наедине и, когда возле него уже не было мучителей, громко и ласково позвал издали:
— «Ком, Бэби, ком, маленький!»[15]
Услышав знакомый голос, Бэби поднял голову и, высунув хобот, начал втягивать в него воздух, как он это делал при питье или подбирании крошек с пола. Несколько секунд, растопырив уши, стоял он неподвижно, и вдруг громадная туша его зашевелилась. Медленно, осторожно выходил Бэби на трап из вагона, испробовав сначала хоботом и передней ногой доски трапа.
Когда слон сошел на платформу, служащие бросились к вагону и закрыли двери. Я продолжал ласково звать упрямца. Бэби быстро и решительно подошел ко мне вплотную, обхватил хоботом мою руку, выше локтя, и слегка притянул меня к себе. И сейчас же он почувствовал на своем скользком горбатом языке апельсин. Бэби держал апельсин во рту, не пережевывая, чуть оттопырив свои лопухи, и, тихо с легким ворчанием, выпускал воздух из хобота…
Я гладил рукой его серый мокрый глаз и целовал в хобот…
Звук моего голоса и ласка успокаивали Бэби. Я осторожно освободил руку из-под хобота и пошел по платформе. Слон шел за мной по пятам, как собака.
Дорогою нам встречались любопытные взрослые и дети. Они бежали за слоном, кричали, многие протягивали ему соблазнительные яблоки и апельсины, белый хлеб и конфеты, но Бэби не обращал внимания на все эти приманки; он шел ровным шагом за мной.
Так я благополучно привел его в цирк.
Прошло несколько дней, прошел благополучно и вечер, в котором выступал Бэби в первый раз в Харькове. Он отработал отлично. На следующий день слон должен был выступать днем. Я стоял посреди арены. Публика ждала выхода своего любимца — слона. Я только что собирался крикнуть «Бэби, ком», когда завеса раздвинулась, и из-за кулис показалась голова слона. Я сразу увидел, что Бэби необыкновенно взволнован: у него были растопырены уши и закручен, как улитка, к нижней губе хобот. Он шел очень быстро, но вовсе не ко мне. Он даже, вероятно, в волнении своем меня не замечал и направлялся мимо меня, прямо по арене к главному выходу.
Я, почуяв недоброе, бросился к Бэби и хотел преградить ему дорогу — но… не тут-то было. Он шел все тем же широким, быстрым шагом, как будто не замечая меня, прошел в средний проход, вышел в фойэ,[16] где служащие и конюхи цирка встретили его с граблями, вилами и барьерами. И на спину злополучного слона посыпались градом удары со всех сторон. Публика, волнуясь, оставила свои места. У входа уже слышались перебранка, крик, кто-то был придавлен; в толпе звучали увещевания более благоразумных… Среди общего гула прорвался детский простодушный окрик:
— Мама, а что же слон? Куда пошел слон?
Я бросился к Бэби и, вместе со служащими, буквально на нем повис… Мы висели на слоне со всех сторон, как пассажиры на трамваях. Но стремительности Бэби, казалось, ничто не могло остановить. Он твердо решил покинуть во что бы то ни стало ненавистный ему цирк и шел прямо к двери, которая вела на улицу. Боясь быть раздавленными в дверях, мы оторвались от великана; он вышел наружу и шел вдоль улицы. Сзади него бежали служащие.
А я, махнув рукой, вернулся на арену. Я не мог бежать по улице в клоунском костюме, с раскрашенным для представления лицом. Кроме того, я должен был успокоить публику.
И под маской красок, скрывая беспокойство, я сказал шутливо:
— Дети, мой Бэби заболел животиком и пошел сам в аптеку за лекарством.
Эти слова оказались магическими. Шутка удалась; ей поверили. Ведь не может же человек смеяться и шутить во время опасности…
Публика возвращалась на места, а дети смеялись, хлопали в ладоши и повторяли весело:
— Слон, заболел животиком!
— Слон сам пошел в аптеку!
— Умный слон, хороший слон!
— Только пускай он скорее вернется…
Я и сам того же хотел, и сердце мое сжималось от беспокойства. Но я взял себя в руки и спокойно продолжал показывать публике поющего бычка, а потом закончил свой номер, уехав с арены в конюшню на тройке остяцких собак.
Но едва я покинул арену, руки мои стали лихорадочно срывать костюм и стирать с лица краски грима. Не помню, как я переоделся, как вышел и на первом попавшемся извозчике помчался в погоню за моим беглецом.
Бэби успел переполошить своей выходкой весь город. Попадавшиеся навстречу прохожие, зная меня по портретам на больших плакатах и афишах, указывали мне дорогу беглеца. Я мчался к вокзалу. Уже недалеко от вокзала мне встретился служащий цирка; он вскочил ко мне в пролетку и начал докладывать:
— Не беспокойтесь… Бэби цел… он прибежал на товарную платформу, как раз туда, где мы выгружались.
И он рассказал, что всю дорогу Бэби спокойно шел уверенным шагом улицами и переулками, ни разу не сбиваясь, как будто хорошо знал город.
Подойдя к воротам товарного двора, он на минуту остановился в раздумьи. Засовы и замок преграждали ему путь, но Бэби думал не долго. Минута раздумья, и великан слегка поналег на ворота; ворота как по волшебству перед ним растворились — замок, затворы, скобы и балки полетели в разные стороны.
Пройдя весь двор и обойдя длинные каменные склады, Бэби направился прямо на знакомую платформу, к месту, где стоял раньше его вагон. Но вагоны были переведены на другой путь, и, не видя их, слон стал как ни в чем не бывало подбирать хоботом сор, бумагу и оставшуюся от разгрузки вагонов солому.
Мне хотелось выяснить, что побудило Бэби пуститься в бегство из цирка. Из расспросов служащих я узнал, что Николай перед выпуском слона на арену взял метелку и стал подметать под Бэби навоз. Сначала Бэби не заметил метлы, но когда тонкие гнущиеся прутья нечаянно задели посеребренные к представлению нарядные ногти слона, — он вздрогнул всем телом, подобрал свой зад, поджал короткий хвост и, как-то мелко шагая, как будто его били по задним ногам, сам побежал на арену.
Бэби так смертельно испугался метлы потому, что он никогда ее раньше не видел, — и в цирк она была занесена случайно.
Цирковые артисты, как и все артисты вообще, по большей части отличаются суеверием. Они ни за что не положат афишу на кровать, боясь, что «проспят» все сборы; они с ужасом будут смотреть на роль, упавшую на пол, что предвещает неудачу на спектакле; они никогда не позволят подметать метлой в цирке, говоря:
— Это значит вымести из цирка благополучие. Вместо метлы есть грабли.
Бэби, жизнь которого проходила в вагонах или в цирках, отлично знал железные грабли и совершенно не был знаком с метлой; она показалась ему чудовищем, и он бежал… Куда же ему было бежать, кроме вагона, откуда его вытащили на арену и познакомили со странным орудием — метлой?