Читать интересную книгу Жили мы на войне - Владимир Малахов

Я осторожно голову высовываю, слежу за боем. Вижу: совсем близко от Ведеркина немцы, пора бы уж ему в дело вступать, а он молчит. Начал беспокоиться, не случилось ли что. Приказываю усилить огонь. А немцы прут — и все тут, лавиной катятся. Надо этот первый порыв погасить, сбить гонор, уложить ретивых, а остальных прижать к земле.

Все ближе, ближе к окопу Ведеркина немцы. Пора! Только я так подумал, полоснул первой очередью Ведеркин. В упор бьет, должно быть, видит, как из шинелей клочья летят, крики и стоны врага слышит.

Фашисты заметались по полю. Сзади их офицеры подгоняют, спереди Ведеркин своим пулеметом, как траву, косит. Залегли живые рядом с мертвыми. Порядок! Ведеркин дело сделал, не меньше взвода уложил, а главное — к земле прижал.

— Теперь надо ему из этого пекла выбираться, — переговариваются между собой солдаты. — Давай, лейтенант, усилим огонь, в это время он и выскочит.

Скомандовал я, и такую мы пальбу открыли, что небу жарко. Но не возвращается Ведеркин, нигде не мелькает его рыжая голова. Случилось, видно, что-то. А гитлеровцы опять в рост поднимаются, но уж без того энтузиазма, что был, осторожнее продвигаются. Ясно, боятся Ведеркина. А он молчит. И вот, когда и мы и немцы были почти уверены, что Ведеркин погиб, ожил опять пулемет, полоснул, как кинжалом, по врагу. Тут, ясное дело, фашистов злость взяла. Повалили вперед, как пьяные. Еще две очереди вырвались из раскаленного дула, и смолк пулемет.

«Конец, — мелькнуло у меня в голове, — погиб наш Ведеркин».

И в самом деле, немцы уже и окопчик Ведеркина пробежали, дальше рвутся. Один задержался, склонился над окопчиком, потом бросился своих догонять. «Прикончил, подлец, может, еще и жив был Ведеркин», — стучит в голове. Вырвал я винтовку у Кузьмичева. Никогда так тщательно не прицеливался, не помню, как на спусковой крючок нажал, только, когда споткнулся и упал фашист, понял: попал.

Вражескую атаку мы отбили. Больше того, погнались за ними и ворвались в немецкие траншеи. Начали, как обычно, закрепляться. Вызвал я двух солдат:

— Бегите к Ведеркину, принесите тело, хоть похороним по-человечески.

Через некоторое время возвращаются солдаты, докладывают: пуст окопчик, нет Ведеркина. Что за оказия? Немцы с собой труп унесли? Зачем? Да и когда? Не до этого им было. И вдруг слышу: веселый галдеж по траншее разносится. Пошел туда и глазам своим не верю: стоит среди солдат Ведеркин и смеется. А вся голова у него и телогрейка в крови.

— Ведеркин, ты ли это?

— Я, товарищ лейтенант, цел и невредим.

— Невредим? Это называется «невредим»? Ребята срочно санитара вызывайте.

Ведеркин щурится и спокойно говорит:

— Не надо. Здоров я.

— Да какой же здоровый, если из тебя вся кровь повыхлестала. Очумел, что ли?

— Не кровь это, товарищ лейтенант, чернила. Помните, перед боем я в штаб бегал? Выпросил красных чернил, ну и навел косметику. Когда они к окопчику подбежали и стрелять нельзя стало, я и повалился на спину, будто убитый. Руки раскинул, глаза прикрыл. Фашисты через окоп перемахнули, а один задержался. Гляжу, поднимает автомат… «Конец пришел», — думаю. А немец поглядел еще, не стал стрелять и побежал дальше. Вот так, лейтенант. Водички бы мне, умыться.

Принесли воды, скинул Ведеркин телогрейку, гимнастерку, долго умывался, фыркал, а потом, когда выпрямился, застыли мы. Глядим на него, а слова вымолвить не можем.

— Паленый, да ты же сереньким стал, — промолвил кто-то тихо.

В одночасье поседел человек…

ПРОБКА

Он ввалился в землянку шумно и весело. Уже через час казалось, что мы знаем о нем решительно все. И что родом он из Москвы, и что отец его директор крупнейшей кондитерской фабрики, и что по утрам он пил в кровати горячий шоколад.

— Знаете, что такое горячий шоколад? Кто пил — подними руку?

Никто, конечно, не знал. А Поделкин без передышки перешел к фронтовым делам. И с тем-то он встречался, и с этим говорил, тому руку жал, этого от беды спас. Слушали его вначале серьезно, затем недоверчиво, потом с явной ухмылкой, а под конец Сидоров громко и отчетливо заключил:

— Трепло.

И повернулся спиной.

— Что? Кто трепло? Я трепло? Да я тебе за такое оскорбление! Да ты у меня! — задохнулся Поделкин.

— Трепло и есть, — еще раз спокойно сказал Сидоров.

Вот тут-то и рванул ворот телогрейки Поделкин, и все мы увидели на его гимнастерке орден Красного Знамени. В землянке наступило молчание. Такой орден — не шутка. И нам сразу показались более реальными и шоколад в кровати, и встречи с военачальниками.

— Ты документ покажи, — проворчал Сидоров.

Поделкин порылся в кармане и вытащил орденскую книжку, показал ее не Сидорову, а мне:

— Смотри, лейтенант.

— Все в порядке, ребята. Все верно.

После такого знакомства Поделкин и Сидоров не замечали друг друга.

Сидят солдаты, греются на солнышке, нехитрыми новостями делятся, разгадывают планы начальства. Но вот замечают на повозке Поделкина, и заулыбались лица, сдвинуты набекрень пилотки: все предвкушают веселье.

— Эй, Поделкин, — кричат, — соври на ходу.

— Некогда, ребята, — серьезно отвечает Поделкин и торопливо дергает вожжи, — из тыла подарки пришли, старшина сейчас раздавать будет.

Мелькнет колесо брички, и исчезнет Поделкин. А за ним уж гурьба спешит. Подбегут солдаты к старшине.

— Когда подарки раздавать будешь?

— Какие подарки? Вы что, очумели, что ли? Нет у меня никаких подарков.

— А из тыла что пришло?

— Да кто вам наврал?

— Поделкин.

— Так это ж Поделкин…

Засмущаются, засмеются, закрутят головами солдаты, однако не обижаются: сами просили соврать. И только Сидоров словно не замечал Поделкина, ни разу не поддался на его розыгрыши.

Получили мы сложное задание: за три дня до предполагаемого наступления пробраться в тыл фашистов и, когда наши погонят врага, создать панику, не дать спокойно отступить. Надо думать, не одним нам такая боевая задача ставилась, и другие пулеметчики принимали в этом участие, и партизаны, и десантники.

— Тут надо все обдумать, изловчиться, — задумчиво произнес Кузьмичев, когда я рассказал о полученном приказе.

— Ну, братцы, прошли года, жди попа, — вздохнул кто-то в темном углу землянки.

— Ты чего там панику раздуваешь? — взъерепенился Поделкин.

Тут подал голос Сидоров:

— Паника не паника, а вот посмотрим, что ты будешь делать, когда весь фашистский фронт на тебя попрет.

— Не на одних нас попрет, не одни мы в деле будем, — вступил в разговор Заря. — Я так думаю: главное, чтоб боеприпасов вдоволь. А там окопаемся как следует и будем до последнего сражаться. Иного выхода не вижу.

— Не вижу, — передразнил его Поделкин. — До последнего… И будет через десять лет стоять обелиск со звездочкой. А я бы и звездочку тебе пожалел.

— Это почему же?

— А потому. Сам падешь смертью храбрых, а немецко-фашистские захватчики спокойно перешагнут через твой молодой и красивый труп и улизнут от наших. А под Познанью или на Одере по твоей вине так встретят, что люди еще умирать будут. Здесь их брать надо. Умом брать или, как Кузьмичев советует, изловчиться.

— А что, не так? — обиделся Кузьмичев.

Я не мешал разговору, я знал своих солдат, верил в них. Плох тот командир, который думает, что только он один может строить хитроумные планы, а солдаты должны лишь выполнять приказы. Я знал: если солдаты сами задумаются, считай, что полдела уже сделано. Солдатский ум неистощим на выдумку. И в трудную минуту только положись на него.

Я вышел из землянки. На фоне густо-синего неба чернел далекий лес, то и дело с гусиным шипом взлетали ракеты, время от времени вспыхивали, осторожно щупая небо, прожекторы, где-то далеко заливался пулемет. Ударила приблудшая мина. Все спокойно. Укоризненно смотрели вниз на безумствующих людей крупные звезды.

Я вернулся в землянку и остановился удивленный. Друг против друга сидели и спокойно, даже весело, разговаривали Сидоров и Поделкин.

— Ну что, закончили совет в Филях? — спросил я.

— Закончили, — хмыкнул Поделкин.

— Балаболка, а с головой, — улыбнулся Сидоров, и что-то ласковое мелькнуло в его глазах.

Через полчаса я был посвящен во все детали солдатского плана.

…Пробороздив нейтралку животами, удачно прошмыгнув между вражескими траншеями, отлеживаясь днем в ельниках, прибыли мы на третьи сутки в определенный для нас район. Устроили лагерь. Затем втроем — я, Поделкин и Сидоров — поползли к дороге, осторожно осмотрели кюветы, придорожные полосы и возвратились к своим разочарованные.

— Не то нам надо, — заключил Поделкин.

— Не то, — согласился Сидоров.

И стали они каждый день уползать к дороге, искать подходящее место. Возвращались злые, голодные и уставшие. Торопливо ели, валились спать. Потом опять пропадали.