Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

должна повторять, меняя только местоимение и форму глагола, а значит, ее согласие теряет смысл – так, значит, утверждение все-таки субъективно? Их дихотомическое мышление не развито, мозги закипают от такой загадки. Пэмми сжимает виски, потом закрывает глаза.

Но Джульетта затянувшимся молчанием – ибо она имеет право на молчание, это одно из самых полезных орудий актера, – склонила баланс сил. Цвет лица вернулся в норму. Она не улыбается. Но и не хмурится, не выдает неуверенность, смущение или страх. Она смотрит на Колина с неколебимым самообладанием, на которое Колин пытается ответить, но они видят, как он ерзает на твердом пластиковом стуле, чуть склоняя голову набок. Он ее зеркалит, но неудачно.

– Я девственница, – говорит Джульетта, словно делая это утверждение по собственному выбору.

– Ты девственница, – говорит Колин, странным образом покоренный ее нейтральностью. Теперь любая издевка, любое злорадство лишь подтвердят его инфантильность.

– Я девственница, – терпеливо повторяет Джульетта. Ее терпение – без примеси доброты. Как и не-доброты. Это просто смирение с тем, что Колину, видимо, надо повторить больше одного раза.

– Ты девственница, – с большей печалью говорит Колин.

– Я девственница, – отвечает Джульетта, жалея его из-за его печали. У него еще не развито мышление.

Класс сбивается со счета, сколько раз Джульетта и Колин обмениваются этим заявлением. Иногда мистер Кингсли сам прекращает повторы по очевидным причинам. Взрыв и развязка. Перехват инициативы. Очевидные последовательности интонации – от озорства к печали, от печали к безразличию – случайные, как перемены погоды. В других случаях он не мешает повторам тянуться и тянуться. И тогда даже для тех, кто не говорит, слова становятся пустыми звуками, которые не оживит никакой новый тон.

Наконец, встав между Джульеттой и Колином, мистер Кингсли говорит:

– Спасибо. Превосходно.

Класс сидит совершенно неподвижно, все веселье, изумление, дискомфорт забыты. Их общее состояние сродни гипнозу.

Джульетта и Колин еще какое-то время сидят на стульях, глядя друг на друга. Затем он встает и с дурашливой искренностью протягивает руку. Джульетта ее пожимает.

– У тебя голубые глаза, – говорит Сара – возможно, самое ненаблюдательное наблюдение, какое только бывает. Почти обидное в своей примитивности.

– У меня голубые глаза, – говорит Дэвид с такой идеальной нейтральностью, что его невозможно обвинить в равнодушии. С тем же успехом мог бы сказать «раз-два-три-четыре» или промычать песенку. Нет: песенка уже по определению была бы выразительней.

– У тебя голубые глаза. – Она узнала, что если долго смотреть прямо на него, то он словно становится чужим и она его уже не видит, но при этом мистер Кингсли не может придраться, что она прерывает зрительный контакт.

– У меня голубые глаза. – Возможно, и Дэвид делает то же самое – смотрит на нее так, что она ослепляет его, словно солнце.

– У тебя голубые глаза.

– У меня голубые глаза.

– У тебя голубые глаза.

И так неделя за неделей. Коллективное наказание – потому что оба не уступают ни на дюйм, не выдают ни румянца, ни дрожи, ни, прежде всего, слезы. Сара этому почти рада – этой смерти сердца, этой засухе слез. Быть может, она и правда растет – уж точно научилась чему-то у Дэвида. Совершенно пассивное, послушное сопротивление. Вначале их патовая оцепенелость увлекает одноклассников. Теперь это чистилище. Одноклассники ненавидят их больше, чем сидеть здесь. Эти двое никогда не выполняют задание. Никогда не заслуживают похвалу. Никогда не проходят на следующий уровень. В отличие от остальных, они работают только в паре друг с другом.

– У меня голубые глаза.

– У тебя голубые глаза.

– У меня голубые глаза.

– Хватит! – рявкает мистер Кингсли, в отвращении вскинув руку.

Теперь они оба – персоны нон грата. Они встают в подсознательном тандеме, отворачиваются друг от друга.

– Аблас эспаньол[7], – говорит Джоэль Мануэлю с озорной искоркой в глазах. Класс шуршит от ожившего интереса. Они никогда не слышали, чтобы Джоэль говорила по-испански, они почти не слышали, чтобы Мануэль говорил в принципе, а повторы на испанском – и вовсе что-то новенькое, они даже не уверены, что так можно. Какая Джоэль крутая! Она резко растет в их глазах.

Мануэль улыбается, застигнутый врасплох.

– Си, абло эспаньол.

– Без дополнительных слов, – говорит мистер Кингсли.

Мануэль слегка краснеет.

– Абло эспаньол, – исправляется он.

– Абла-а-а-а-а-а-ас эспаньОЛ-Л-Л-Л-Л-Л-Л, – кривляется Джоэль голосом, наверное, прокуренного чихуахуа.

Все уже выпрямились, проснулись, в восторге.

Мануэль краснеет еще больше, но чувствует ее тепло: это заговор, не насмешка.

– А-а-а-БЛОУ, – блеет он с безумной гнусавостью, и все покатываются со смеху, – э-э-э-э-э-э-э-эсПАНЬОУЭЛЬ. – Чтоб еще рифмовалось с «Джоэль»!

Она поводит плечами и выставляет ему груди, подняв руку.

– А-А-А-А-А-А-А, БЛА-А-А-А-А-А-А-АС! – поет она если и не красиво, то хотя бы громко, розовея от усилий; от среднего «до» до «соль», мысленно поют они с ней. – Э-Э-Э-ЭСПАН-НЬОЛЬ! – завершает она, «ля», «си», заканчивая на такой высокой «до»…

– Шикарно! – кричит Энджи, и ее не ругают – все с затаенным дыханием следят за Мануэлем: ну что, что, что?

Он улыбается Джоэль, слегка поджав губы, словно говорит: «Ах ты хулиганка, тебя бы отшлепать, но это не для меня, я скорее рассмеюсь». Они никогда еще не видели такого оживления, такого понимания на лице Мануэля, и потом, словно его чувство времени, очередной секрет, который он от них скрывал, без подготовки или предупреждения высвобождает голос в комнату.

– А, а-а-а-а-а-А-А-А-А-БЛО-О-О-О, – разворачивает он невероятно, да как этот паренек на стуле вообще может издавать такой звук? – Э, э-э, э-э-э-э-э-э, э-э-Э-Э-ЭС-С-С… ПАН-Н-Н-Н… НЬОЛ-Л-Л-Л-Л-Л! – Заключительный бас раскатывается как вельветиновая лавина.

Одобрительные крики класса в равной мере обращены и Джоэль тоже, а они с Мануэлем давятся от смеха, сползая со стульев, такие бунтари, но все-таки мистер Кингсли смеется и хлопает громче всех.

В будущем Джоэль сбежит. Просто исчезнет на середине четвертого курса. Будут множиться слухи о причинах, способах, местонахождении. Отец бил ее ремнем и палкой и привязал к дереву; ее сослала жить к нему мать за разгульный образ жизни. Ее по заявлению отца разыскивает ФБР, вышибает двери, Джоэль видели по всему миру: Тампа, Вайкики, Нью-Йорк, на заднем плане клипа Love in an Elevator группы Aerosmith – говорят, она там на подтанцовке. Подтверждение какой-нибудь версии – дело куда более далекого будущего, чем то, в котором она сбегает.

В будущем Пэмми решит стать астронавткой. И это не каприз, хоть она так и останется, к своему разочарованию, слишком полной. Ей придется вернуться в школу и учить физику. После физики – диета.

В будущем Таниква станет одной из самых узнаваемых телеактрис в мире. Будет играть полицейскую в многосезонном сериале о копах-новобранцах, которые растут и меняются, набираясь опыта. Причем она