с которым я бы не согласилась спать при других обстоятельствах?
Мы возвращаемся в мой двор. Гордеев выходит из машины, чтобы открыть мне дверь и проводить до подъезда.
Внутренний голос ехидно шепчет, видишь, какой галантный. Побыстрее сплавить хочет.
Но у подъезда я не успеваю даже достать ключи, как Ящер разворачивает меня к себе и крепко целует. От неожиданности я роняю все на свете и вцепляюсь ему в обтянутые черной кожей плечи.
А очнувшись понимаю, что еще немного и мы бы занялись сексом прямо тут. Может, нас остановил бы только холод. Мы оба дышим тяжело, взгляды мутные, руки Гордеева уже расстегнули мне пальто, пробрались под него и тискают мою грудь. Сама я беззастенчиво льну к нему, обнимая Ящера за шею.
Мы смотрим друг на друга, и мне кажется, вот-вот случится рецедив.
— Что за херня. Как пацан. Иди домой, не хватало еще у подъезда отжиматься, — сипло рявкает Гордеев и, подобрав ключи и сумку, вручает их мне.
Я молча шмыгаю в подъезд. Бегом поднимаюсь на пролет вверх и замираю у окна, через которое видно, что Ящер, постояв минутку, засовывает руки в карманы и идет в соседний дом.
Что у него в голове?
Что это вообще было?
И тут я задаюсь вопросом, а если бы я воткнула в себя эту штуку, которую он мне дал? Я бы так и пошла с ней из ресторана домой?
Глава 17
Еще немного попялившись сквозь мутное, в грязных потёках подъездное окно вслед уходящему Гордееву, я возвращаюсь к себе домой.
На звон ключей в прихожую выглядывает мама.
Она выглядит заметно лучше. Я буквально ощущаю, что с её плеч свалилась гора, груз безысходности и неопределенности. А если она еще и выспится, у меня наконец перестанет болеть за неё душа. Я же слышу, как всё то время, что Лёшка в больнице, она всхлипывает по ночам в ванной.
— Мам, ты как? Тебе лучше?
— Что? А! Ты про простуду? Да я уже и забыла про неё, — отмахивается всё ещё немного бледная, но вполне ожившая мама.
Она больше не напоминает призрачную тень самой себя.
Ну вот, что я говорила, у неё открылось второе дыхание, появились силы.
Благодаря Ящеру.
Я прохожу на кухню. Надо запить вкус поцелуя Гордеева: вкус специй, вкус сигарет… Вот странно, не люблю курящих, а у него воспринимаю нормально. Он органично выглядит с сигаретой, да и нет от него этого въевшегося амбре, которое остается, когда сам дым улетучивается. Это был наш второй поцелуй…
— А ты куда такая красивая ходила? — врывается в мои мысли голос мамы, увязавшейся за мной на кухню.
А вот это, пожалуй, самое серьёзный признак её возвращения к нормальной жизни: она снова стала замечать и меня.
— С мальчиком в кафе ходила, — выдаю я ей полуправду и, налив воды в стакан, быстро делаю глоток. Вру я из рук вон плохо, и мама это знает.
Так что не будем подавать ей повода для волнений.
— Что за мальчик? У вас серьёзно? — спохватывается она. — Ты только не торопись. Присмотрись сначала. Достойный ли мальчик. Ты же знаешь, парням только одно и надо. Дело, конечно, молодое, но лишь бы ты потом не плакала. А еще лучше познакомь нас.
Я закашливаюсь, от такого предложения у меня вода идет носом.
— Мам, рано пока. Я сама еще не знаю, может встретимся еще разок и разбежимся.
— Ну, ты в кои-то веки нарядилась. Девочка девочкой. А то все время с дулей на голове, джинсы эти мешковатые, кофты бесформенные… Он из университета, да? Тоже аспирант?
Мама не может успокоиться. Любопытство у меня от нее. Сама от него вечно страдаю и маме я сейчас сочувствую, но рассказать ей ничего не могу.
— Нет, мам, — обтекаемом отвечаю я. — Он немного постарше.
И настороженно оглядываюсь на нее. Как она воспримет взрослого ухажера.
— Ну двадцать восемь лет, это не беда. Мальчишка еще.
Вот откуда она уже придумала про двадцать восемь? С ней всегда так. Скажешь что-то, а она уже историю навертела.
— Ты считаешь, это нормальная разница? — на всякий случай уточняю я. Гордеев явно старше. По моим прикидкам ему где-то тридцать три.
— Ну, в этом возрасте мальчики хорошо выглядят. Поэтому смотри в душу, на поступки. Не покупайся на мускулистые руки и широкие плечи. Главное, чтоб человек был надежный, работящий…
Вспоминаю своих однокурсников и парочку аспирантов: они и в подметки не годятся Ящеру. Щуплые, с пухлыми попами, обтянутыми костюмными укороченными брючками. А что касается поступков… Он помог моему брату, хотя я его не просила.
Да, я плачу ему телом, но он ведь и за мою проблему взялся, когда меня прогнал.
В голове всплывает сегодняшний поцелуй у подъезда, потом воображение подбрасывает картины моего пробуждения, мне становится жарко. Под кожей словно взбунтовавшиеся ежики устроили бега. Мысли опять пускаются вскачь.
Бездумно беру пульт и начинаю переключать каналы.
— О! Мой бывший ученик! — опознает кого-то мама, и я останавливаю щелканье кнопками.
Мама все время кого-то узнает, она в школе больше двадцати лет отработала. Она учитель русского языка и литературы. Но канал вроде не местный.
— Гордеев, одиннадцатый «Б».
Я резко дергаюсь, реагируя на знакомую фамилию, и впиваю глазами в экран.
Это на самом деле он в окружении стайки репортеров, настойчиво сующих ему микрофон под нос.
— А ведь нормальный парень был. Диковатый, конечно, но неплохой, — тяжко вздыхает она.
— Почему был? — автоматически спрашиваю я, внимательно разглядывая лицо Ящера, потому что оказывается я плохо его запомнила.
То есть у меня перед глазами отдельные черты: ресницы, отбрасывающие тень на скулы, руки, лежащие на руле, губы, обхватывающие сигарету, плечи, за которые я цеплялась… Словом образ. Будто внутреннее содержание для меня затмевает его внешность.
— Как его… Денис, кажется. Литературу любил, учился неплохо, да вот видишь, пошел в политику. Грязь там одна. Школе он, конечно, помогает, да только все одно. Слухи ходили странные, пока он еще в городе жил. Сама я не прислушивалась, но впечатление сложилось.
— Он тебе не нравится?
Мама пожимает плечами. Что означает, вроде как, не мне судить, но она осуждает. А я внезапно разозлилась. Не знаю, что там за слухи, но он выбился в люди, сама же говорит, школе помогает, у нас во дворе детская площадка на его деньги построена, брату помог. Говорит, на поступки смотреть, а сама впечатление по слухам составляет.
Ухожу в своею комнату, чтобы не вступать в бессмысленную полемику, а с