— Ну и что?
— Как что? Восьмилапых сколько угодно бегает, а встретить семилапую — к удаче.
— Может, еще и к счастью?
— И к счастью. Да.
— Ты так думаешь? — спросил старик и больше не проронил ни слова до самого Города.
Экстренный вызов по моему каналу, столь громкий, что брат начинает ворочаться, и ворочаюсь я. Оглушительно рявкаю в ответ. «Основа Основ» много на себя берет; в бездеятельном дрейфе дисциплина любого корабля катится по наклонной плоскости, и если дать ему распуститься, он начинает мнить экипаж всего лишь своим придатком. Иной раз приходится им помыкать, чтобы поставить на место.
Что там у него?
Ага! Сообщение с поверхности, и как раз тогда, когда Нбонг спит. Брат немножко ревнует меня к общему делу.
Переживет.
Что там?
Слушаю. Корабль докладывает. Нет, на этот раз ничего особенного. Девятый счел необходимым сообщить о потере одного зауряд-очистителя, всего-то. По-видимому, зауряд самоликвидировался, получив случайное повреждение. Такое случается, хотя и нечасто.
Сообщение принято к сведению, корабль отчитан за суетливость. Рутина. Очистка идет штатно — а чего еще ждать от спокойной планеты? Неопытные чистильщики, очистив один-два мира, почему-то воображают, будто чем меньше неприятностей проявляется в начале работы, тем больше скверных сюрпризов планета готовит в конце. И лишь после десятой планеты начинают, избавляясь от суеверий, понимать, что это утверждение ни на чем не основано. Если работа у автоном-очистителей пошла, с текущими проблемами они справятся сами.
Жаль, уже не удастся установить, кто сумел попортить заявочный буй — сирингийцы, хлябники или кто-либо еще из слаборазвитых, случайно уцелевших во время Всеобщей Войны? Может быть, индифилы или глуздяне? Пожалуй, с очисткой такого вот жалкого мира кое-как справятся даже они. Настоящему работнику тут делать нечего — сущий примитив. Позволь инструкция — и после начала собственно очистки можно было бы со спокойной совестью лечь на обратный курс.
Смущает одно: чувство не чувство — а что-то такое есть, что заставляет насторожиться. Будто кто-то кричит снизу, хотя уже установлено, что телепатическая активность исследованных биологических образцов близка к нулю настолько, что фактически нулем и является. Профессиональное заболевание — мнительность.
Можно спать? Можно.
У брата нелады с пищеварением: бурчит в кишках над самым ухом, мешает. Все равно — сплю.
Город Леона не удивил — ему уже приходилось здесь бывать. Та же деревня, только большая, а вместо ручья — река. Огородов мало, и горожане занимаются ремеслами, когда хотят, а когда не хотят — не занимаются. Пищи в окрестных лесах хватит на десять таких Городов. Жители близлежащих деревень делятся с горожанами лесными фруктами, рыбой, копченым драконьим мясом, зато и получают первыми ткани, украшения, ножи, полированные духовые трубки, стреляющие на двадцать шагов дальше обычных, и многое другое. Хорошо устроились.
Встретили путников как подобает и сразу же отвели в гостевой дом на площади Четверонога. Никому не нужно селение, где гостей встречают абы как, путник обойдет его стороной, и прозябать таким людям в отторжении, пока не одумаются. Пожалуй, лишь по малой разговорчивости двух присланных для услуг девушек можно было догадаться о том, что происходит неладное. И еще — постели для уставших с дороги были готовы мгновенно, зато пищу и Тихую Радость пришлось ждать дольше, чем того требовали правила гостеприимства. Совсем чуть-чуть, но дольше.
— Здесь меня не очень-то жалуют, — буркнул Умнейший в ответ на недоумение Леона. — Что поделаешь, не вовремя меня занесло в ваши края. Однако попытаемся.
Поесть все же принесли.
Утоляя голод вареной с травами рыбой и лесными фруктами, Леон исподтишка приглядывался к Умнейшему. Странен старик, ох и странен! И прежде был непонятен и темен, а теперь и вовсе неясно, чего от него можно ждать. Прежде, если послушать стариков, никогда не отказывался помочь людям мудростью, чем и снискал уважение — а в деревне, где ночевали третьего дня, не захотел и слушать, когда к нему обратились с просьбой рассудить пустяковое дело. Конечно, сейчас такое творится, что не до пустяков, — но людей-то зачем зря обижать? Вот и в Городе, наверно, учудил что-нибудь в том же роде, иначе не косились бы… Леон шумно вздохнул. Одна из девушек, чем-то неуловимо напомнившая Филису, едва заметно улыбнулась. Ладно и так. Спутники нежеланного гостя за него не в ответе.
Насытившись, утомленные гонцы немедленно повалились спать, поднять их на ноги смогло бы разве что появление над Городом Железного Зверя или, на худой конец, его детеныша. Умнейший ничего не сказал, однако, когда Леон, не выспавшийся в тряских носилках, собрался последовать примеру гонцов, старик запротестовал самым решительным образом, а молчаливым девушкам, начавшим было прибирать со стола, заявил, что желает тотчас же видеть окружную Хранительницу, и пусть ее уведомят немедля — одна нога здесь, другая там, живо!..
Фыркнув от возмущения, девушки с достоинством удалились, чуть покачивая формами. Умнейший посверкал глазами и бросил вслед:
— Плюшки, свеклобабы!
Леон смолчал, хотя у него было иное мнение о девушках. Что ж, общаться с Умнейшим и ничему не удивляться — такого не бывает, пока не надоест удивляться. И не краснеть рядом с ним невозможно. Странней его странностей не сыщешь на всем Просторе.
— Ходить можешь? — спросил старик. — А ну-ка встань. — Леон встал. — Пройдись-ка… Ага, можешь. Сейчас пойдешь со мной, ты мне нужен. Познакомишься, кстати, со здешней Хранительницей, она женщина своеобразная…
— Зачем? — спросил Леон.
— Ты уже забыл, для чего тебя послали в Город? — Не забыл.
— Вот и хорошо, что помнишь, — в глазах старика мелькнул затаенный огонек и тут же погас. — Когда понадобится забыть, я тебе скажу.
Молчаливые девушки не вернулись — вместо них хмурая женщина предпоследней молодости, по виду — одна из младших хранительниц, принесла ответ: Хранительница согласна встретиться с Умнейшим и будет беседовать с ним на площади Четверонога.
Несомненно, весть о разорении деревни и уничтожении одного детеныша Железного Зверя уже успела достичь Города и служила темой для споров. На Леона обращали внимание, а Умнейшего знали и так. Никто, впрочем, не подошел к путникам и не завел разговора — то ли из вежливости, то ли из-за Умнейшего Вот послушать, о чем с ним будет говорить Хранительница, — другое дело.
Народу на площади мало-помалу прибывало. У Леона заныла ступня — пришлось перенести тяжесть тела на здоровую ногу.
— Заставляет себя ждать, — проворчал Умнейший. Пока ждали, Леон рассматривал Четверонога. Грандиозное сооружение, похожее на огромный табурет, накрывало собой всю площадь, вчетверо большую, чем деревенская. Наверх вел трап из связанных между собой приставных лестниц, а с другой стороны верхней площадки, провисая посередине, спускался на землю длинный, свитый из лиан желоб с вплетенными пучками скользкой травы, и городская детвора с радостным визгом скатывалась по желобу сверху вниз. Четыре громадные, сужающиеся книзу лапы глубоко вдавились в грунт по краям площади, а насколько глубоко — то человеку знать не дано, да и не надо.
Только сейчас Леон понял, что металл лап не был железом. Осенила догадка: наверно, Четвероног родственник Железному Зверю, чьи детеныши оказались не железными, — только родственник дальний, мирный, а скорее всего просто мертвый скелет. Оно и понятно: попробуй останься жив, когда тебя так приложило о площадь…
— Говорят, Четвероног упал на Простор с Великого Нимба, — сказал Леон. Старик кивнул.
— В каком-то смысле так и есть.
— Тогда люди любили неживое, — похвастался знаниями Леон. — Я еще слышал, что не все успели отбежать, когда он падал.
— Плюнь в глаза тому, кто тебе это сказал, — проворчал Умнейший. Леон заморгал.
— Как — в глаза? Прямо слюной? Старик тяжко вздохнул.
— Ладно, замнем. Не обращай внимания. Это просто фигура речи.
— А-а, — сказал Леон. — Тогда ладно. Это я к тому, что нельзя такое вслух говорить. И думать нельзя. Уж лучше в гостевом доме на пол помочиться, чем — в глаза…
— Да знаю я, отстань.
Окружной Хранительницей оказалась статная пожилая женщина в простом сари. Лицо ее, когда-то, вероятно, изумительно красивое, было точно вытесано из камня.
При появлении Хранительницы всё стихло.
— Здравствуй, Кларисса, — сказал Умнейщий. — Давно мы с тобой не виделись.
По данному Хранительницей знаку вокруг нее, Умнейшего и Леона образовалось пустое пространство радиусом в три десятка шагов. Горожане волной подались назад, гася вздохи разочарования. Хранительнице, и только ей, решать, какое знание тайное, а какое — обыденное и обсуждаемое.