…За поздним часом гимназиста вежливо выпроваживают из Румянцевского музея.
Кстати, о гимназии
Никогда одноклассники не слышали, чтоб Алексей Шахматов смеялся так громко и долго.
Дело в том, что ему дали серебряную медаль.
«Надо, господа, надо, — убеждал директор педагогов. — Не исключено, что он прославится, то есть прославит себя и отечество, и, если мы не отметим его, это не прославит нас…»
— Лелька, за что тебе медаль-то выдали? У тебя ведь троек целый воз!
— Как — за что? Сами же дразнили: «Гениальный мальчик! Гениальный мальчик»! Вот за это самое…
![]()
Глава 7. 1100 —1900
Летописцы… может быть, настоящих времен и писать опасались, ибо из того писателям многократно беды приключаются.
В. Н. Татищев
«Выдать студенту 2-го курса историко-филологического факультета Московского университета Шахматову Алексею Александровичу за исследование «О языке новгородских грамот» сто рублей с использованием их для собирания сказок, былин, песен и преданий в Олонецкой губернии…»
От Петрозаводска он едет на лошадях, потом лодкой — по Онежскому озеру. В Заонежье лошадей достать мудрено, и он шагает по чавкающим лесным тропам, сверяя путь со старенькой картой, где в зеленый разлив карельских лесов вкраплены редкие села с диковинными именами, отдающими сказкой и древностью. Гнилой погост, Заболотье, Спасская губа, Медвежье озеро. Студент вышагивает десятки верст от села до села, что-то напевая и постукивая палкой по корявым стволам.
Он представляет себя странником какого-нибудь 1085 или 1420 года (не все ли равно?), который, минуя «дороги прямоезжие», шествует, скажем, из Белоозера в Киев, и пути ему — на месяцы. А на дороге — соловьи-разбойники, богатырские заставы да таинственные мужички-лесовички.
Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела, Ай по той ли по дорожке прямоезжоей На добром коне никто да не проезживал, Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст, Ай окольноей дорожкой цела тысяча.
Шахматов вдруг улыбается, вспомнив, что однажды в XII веке два войска искали битвы близ Москвы и заблудились, не отыскав друг друга, а Киевский боярин Василий ехал сквозь вятические леса, «проклиная живот свой и день рождения своего».
Студента в деревнях встречали хорошо. Он был прост и весел. Всех проходящих жители делили на земляков, странников и начальников. Странники — «люди божьи». Странниками были юродивые, писатели, бродяги, студенты.
Он мало расспрашивает, этот студент, больше смотрит и слушает. Тетрадь вытаскивает нехотя, боясь напугать людей. Иногда записывает по памяти позже, после того как песенники уже разойдутся. Когда белой, негаснущей ночью на завалинке лучшие говоруны, бойко подначивая друг друга, заводят сказку или сыплют присловьями, как-то неловко приставать: «Как зовешься?»
И в его академическом отчете вместо принятой полной записи — имени, отчества и фамилии сказителя — иногда значится:
Андрей Тимофеевич, по прозвищу «Кумоха»
Маланья Фокична
Андреевна
Без имени
Старик
Молодая женщина.
Губерния Олонецкая, волость Кондопожская, деревня Верхне-Задняя…
Шахматов сидит у стола в покосившейся, трухлявой избушке. За окном мокрые лесные дали. Хозяйка Степанида Юплиновна Тараева попросила приезжего, человека грамотного, записать письмо к ее сыну:
«А роботать я уж не могу. Стара да недужна. Да роботы худыи, дожди. Так не бёрут люди…»
Кругом было серо, беспросветно: и воздух, и небо, и поле, и эта изба. И вдруг старуха улыбается:
— Полно, добрый человек, слезами моими кормиться. Послушай-ка про дело веселое:
Жил-был Ставер Годинович, Ён охотник был по городу погуливать, Ён охотник был шухочек пошучивать, Его шухочки были да нелехкие, И не лехкими шутил он шутки грозный, Кого щелкнул в голову, тот без души лежит, Кого хлеснул по ноге, так и нога долой, Кого хватил за руки, так и руки прочь.
За такие дела Владимир князь стольнокиевский посадил Ставра Годиновича в глубокий погреб. Тогда молодая Ставрова жена Василиса Микуловна оделась в мужское платье да собрала дружину.
Свиснула ёна по-змииному, Крыкнула ёна по-звериному.
Благодаря храбрости и хитрости жены непутевый муж выручен…
А дождик все льет не торопясь, как сто и тысячу лет назад.
Андрей Кумоха тоже ведет запев про Владимира, князя стольнокиевского. Шахматов размышляет: в конце XIX столетия почти у Полярного круга неграмотный старик поет о Киеве да князе Владимире. Тысяча верст да почти тысяча лет!
А Кумоха продолжает:
— Дюка Степановича, богатейшего молодого боярина из Волынь-земли, князь Владимир тоже засадил в земляну тюрьму.
Посылает Микиту Казимирова Описывать Дюковых животов[11] Он писал три года, Он писал три воза И поехал ко городу ко Киеву. Окольной дорожкой ехал три года, Времени стало десять лет. Приезжает ко князю Владимиру. — Князь Владимир стольнокиевский, Продай Киев-город со Черниговом, Купи бумаги со чернилами, Тогда ты поезжай Дюковых животов описывать.
Кумоха слышал это от отца, отец — от дедов. «Сколько же поколений? — прикидывает студент. — Былина о Дюке Степановиче была сложена в первый раз где-нибудь в веке XIII — лет 700, то есть поколений 30 назад…»
Любопытно, что в былинах князю Владимиру достается: Ставер Годинович спасается из заточенья, Дюковы животы князю никак не переписать. А что вот такому Кумохе? Он и десять веков назад посмеивался над князем стольнокиевским. Неграмотного труднее поймать на слове. А если б писал, как Нестор, как другие?.. Что написано пером — не вырубишь топором… А того, кто писал, — не вырубить?..
Почему-то из головы не шло:
Продай Киев-город со Черниговом, Купи ты бумаги со чернилами…
За окном все хлещет и хлещет дождь. Изба вздрагивает от наскоков черного ветра. Шахматов лежит на полатях в безмолвной горнице. В каких-то странных сочетаниях смутно прорываются видения: пергаменные листы с красными заставками, старый Никифор Шарыпка, черный монах, пишущий летопись, изящные томики Карамзина, черные онежские избы. Во всем этом какая-то связь, тонкая, неуловимая…
Черный монах совсем низко склоняется над листом и выводит:
Продай Киев-город со Черниговом, Купи ты бумаги со чернилами…
Затем монах поднимает голову, и, конечно, Шахматов узнает Нестора сразу. Собственно говоря, он никогда не видел Несторова портрета, потому что портрета не существовало. И тем не менее это был Нестор…
Студент взволнован: у него так много вопросов; и он волнуется еще сильнее, боясь, что вопросы уйдут и Нестор уйдет— и для науки будет неслыханная потеря…
