Читать интересную книгу Фенрир. Рожденный волком - Марк Лахлан

– Пришли, – сказал Фастар.

Леший не видел никаких признаков жилья. Они просто вышли на поляну.

– Хравн! – прокричал Фастар. – Хравн!

Наверху в гнезде зашевелился ворон.

– Не тот, – сказал Офети. Но никто не засмеялся.

Птица сидела на высокой ветке, глядя на людей.

– До чего они странные, – продолжал Офети. – Никогда не гнездятся вместе, но стоит одному учуять запах добычи, как все разевают глотки, созывая на пир сородичей.

– Будем надеяться, что больше таких, как Хравн, поблизости нет, – сказал Фастар.

– Ты должен позволить мне выпустить кишки этому падальщику, – сказал Офети.

Фастар улыбнулся.

– Если мы когда-нибудь повстречаем его одного, без людей Зигфрида, я еще раньше тебя перережу ему глотку.

– Не стоит так говорить, – вставил Сван. – Он жрец Одина. Он лечит людей, а в бою стоит десяти воинов, я сам видел.

Фастар проворчал что-то, явно не желая обсуждать эту тему.

В лесу вдруг зашумело.

– О, клянусь мошонкой Фрейра, это она, – сказал Офети.

– Давайте оставим пленников и побыстрее уберемся отсюда, – предложил Фастар. – Не хочу видеть то, что будет потом.

– Неужели ты такой мягкотелый, Фастар?

Леший обернулся. Это заговорил Серда – жестокий коротышка, которому нравилось мучить Элис.

– Я убил с десяток врагов, – сказал Фастар, – но честно: мечом, топором и копьем. А это для меня настоящее оскорбление.

– Тебе не нравится смотреть, как страдают твои враги? – удивился Серда.

– Мне нравится, когда они умирают, причем быстро, – сказал Фастар, – чтобы я мог поскорее вернуться к элю и женщинам.

– Каждому свое, – пожал плечами Серда. – Если хочешь, я останусь с ними.

– Как тебе будет угодно, – сказал Фастар. – Просто чем раньше…

Он не договорил. Леший разинул рот. Элис даже вскрикнула, но никто не обратил внимания, потому что все они были слишком заняты своими переживаниями. Леший, путешествуя, встречал прокаженных, хотя и старался побыстрее от них убежать. Однако сейчас перед ним предстало уродство совсем иного рода.

На краю поляны стояла женщина. Ее черные волосы были всклокочены, белый балахон – в грязи и алых пятнах крови, сочившейся из двух свежих ран на шее; женщина покачивалась, как будто была слишком слаба, чтобы стоять. Однако внимание Лешего прежде всего привлекли ее глаза. Которые попросту отсутствовали. Лицо ее покрывали шрамы, как и у брата, но только их было гораздо больше, и они были гораздо страшнее; голова у нее раздулась и казалась пористой, словно чудовищный чернильный орешек. Носа почти не было видно, вместо рта – узкая щель, а на месте глаз зияли пустые провалы с расплывшимися контурами. Что же с ней случилось? Леший недоумевал. Болезнь? Еще ни разу в жизни он не видел такой болезни: ее лицо почернело от синяков, покраснело от воспаления, непомерно распухло с одной стороны и сморщилось с другой. Но глаза, именно глаза казались поистине чудовищными. Леший вспомнил, как в детстве однажды нес хлеб от бабушки домой. Старушка дала ему половинку каравая; по дороге ему захотелось отщипнуть кусочек, и он отщипнул. Хлеб оказался таким вкусным, что он не удержался и отщипнул еще, потом еще и еще, пока не выбрал из корочки весь мякиш. Вот так и выглядели глазницы женщины – словно внутренность каравая, выщипанного по кусочку.

Женщина покачнулась, собираясь шагнуть на поляну, но споткнулась и упала, шлепнувшись на четвереньки, после чего поползла к ним, нащупывая и вынюхивая дорогу.

– Что нам делать? – спросил Фастар.

– Меня можешь не спрашивать, – заявил Офети.

– Это их место. Она хочет монаха, так отдай ей монаха, – сказал Серда.

– Откуда, во имя ледяных сисек Норн, тебе знать, чего она там хочет? Ты что, стал ясновидцем? – возмутился Офети.

Женщина услышала их голоса и вытянула шею. Леший смотрел, как в двадцати шагах от них она поднимается на ноги, как разворачивает к ним лицо, прижимая руки к бокам. По мнению купца, все это было уж слишком жутко. Ведь он находится всего лишь в часе бодрой ходьбы по лесу от земель, свободных от северян. Если бы он мог, то взял бы девушку и просто пошел в Ладогу. Он бросил бы шелка и мулов: все равно князь щедро наградит его, если он приведет к нему девушку. Первый раз с тех пор, как ушел на запад, Леший пожалел, что рядом с ним нет волкодлака. Будь он здесь, у них появился бы шанс на спасение.

– Так ведь нам поручили доставить монаха сюда. Оставим его да уйдем, – предложил кто-то из берсеркеров.

Фастар помотал головой.

– Нам необходимо узнать, где девушка. Если Хравн выяснит, где она, нам придется поспеть туда раньше. Мы должны услышать пророчество и оказаться на месте первыми, чтобы он не вцепился в нее своими когтями.

– Так что, мне снимать монаха или нет? – спросил Офети.

– Снимай.

Леший огляделся по сторонам. Вытянутый силуэт Хугина возник на другой стороне поляны. На плече он нес три небольших мешка, на нем были драные штаны и потрепанная накидка из грязной серой шкуры, до сих пор сальной, как будто бы ее только что содрали со зверя и не вымочили в подогретой моче, чтобы удалить ошметки плоти и жира. На боку у чародея болтался зловеще изогнутый меч. Леший, конечно же, слышал о подобных мечах – у арабов и отливающих синевой чернокожих жителей Африки об этих мечах были сложены легенды, – однако, даже путешествуя с караванами верблюдов по дорогам Серкланда, он никогда не видел их воочию и не знал, что до сих пор остались кузнецы, способные изготовить такое оружие.

– Оставьте монаха, – сказал Ворон. – Посадите его сюда, под этот дуб.

Леший смотрел, как монаха снимают с мула. От этого зрелища сердце обливалось кровью. «Святой, – подумал он, – должен стоить баснословных денег. Даже за его кости, правильно выбрав монастырь, можно выручить состояние. Может быть, выпадет шанс стащить тело, – купец был уверен в близкой смерти исповедника, – когда Хугин с ним покончит».

Исповедник не жаловался, когда его стаскивали на землю. Ворон опустился рядом с ним на колени, положил ему ладони на лоб и на грудь. Леший подумал, что со стороны кажется, будто он лечит монаха. И только когда он увидел петлю с крепким и сложным узлом, то понял наверняка, что ни о каком исцелении речи не идет.

Ворон перекинул веревку через ветку дуба, а потом надел петлю на шею монаха. Подтянул веревку, вынуждая исповедника сесть прямо. Веревка не душила монаха, Леший это видел, однако вынуждала его дышать с усилием. Купец собирался остаться, чтобы выполнить приказ короля и узнать, о чем будет говорить монах. Хотя, насколько понимал Леший, для исповедника сейчас главное – не задохнуться, какие уж там пророчества.

– И вот так можно узнать, куда убежала девушка? – уточнил Офети.

– Вероятно.

Монах застонал и затих. Леший восхищался им. Он понимал, что исповедник не поддастся боли, убеждениям и мольбам. Монах был сделан из того теста, из которого сделаны мученики. Леший старался извлекать выгоду из всего, поэтому решил, что его ждет немало вкусных обедов в разных монастырях в обмен на рассказ о смерти этого святого.

Хугин развязал первый мешок. В нем оказался белый порошок. Он взял щепотку и посыпал им лицо и руки исповедника. Леший отметил, что колдун ведет себя не грубо; на самом деле он был весьма осторожен, когда сыпал порошок и втирал его большим пальцем – таким жестом мать убирает грязь с лица сына перед приходом гостей. Потом он раскрыл второй мешок и достал по-настоящему диковинный предмет – вырезанное из дерева подобие короткой ложки с двумя черпаками, по бокам которых свисали кожаные ремешки. Хравн наложил эту штуковину на глаза монаха. Теперь Леший понял, что это такое: нечто вроде наглазников; такие же, только металлические, норманны иногда прикрепляли к ритуальным погребальным шлемам. Наглазники Ворона для сражения не годились – только металл мог защитить от прямого попадания в глаз, – но выглядели весьма впечатляюще. И еще эти наглазники не крепились к шлему, да и отверстий в них не было. Тот, кто их наденет, вовсе ничего не увидит. Хравн не стал завязывать их на голове монаха: кажется, он передумал и отложил предмет в сторону. Потом он раскрыл третий мешок. Там оказалась кисть человеческой руки с привязанной к пальцу веревкой. Колдун обхватил этой рукой шею монаха.

Леший поглядел на берсеркеров. Они переговаривались друг с другом. Купец понял, что ритуал – а это походило на ритуал – нагоняет на них страх.

Хугин подошел к своей уродливой сестрице, застывшей посреди поляны. Он нежно взял ее за руку, подвел к монаху и усадил рядом с ним. Она обхватила монаха руками и запела.

У ведьмы оказался изумительно красивый голос. Языка Леший не понимал, но песня казалась чарующей и звенящей. И еще от нее кружилась голова. Леший понял, что клюет носом, – так можно сомлеть от монотонной работы на солнцепеке. Песня унесла его куда-то вдаль, и он позабыл, где находится. Наконец он заметил, что вокруг потемнело. Свет начал угасать. Сначала он решил, что тучка нашла на солнце, но затем понял, что наступили сумерки. Из долины тянуло запахом костров, и солнце висело над самыми деревьями. Берсеркеры тихо лежали на траве, как будто спали. Женщина, этот безликий кошмар, все еще обнимала монаха, Ворон стоял на коленях рядом, глядя куда-то в пустоту. Непонятно откуда доносился шум. Сначала Леший подумал, что это ветер шумит в деревьях. Звук был похожим, он то нарастал, то ослабевал, однако это был не ветер. Скорее гул огромной толпы, хор голосов.