– Сказал и думал, думаю и теперь… и помню, повторяю вам, как будто это случилось сегодня…
– Ах! – вскричала Эмрода, схватив Рауля в страстных объятиях и прижав к сердцу часы, которые он еще держал в руках: – Эти часы принесли мне счастье!.. Это мой талисман… Да, это мой талисман…
– Каким образом? – спросил Рауль, заинтересованный этими странными восклицаниями.
– Неужели вы еще не догадались, – продолжала молодая женщина, покрывая часы безумными поцелуями, – что я узнала вас сегодня в маскараде только по этим часам, так хорошо мне известным?..
– О! – сказал Рауль, в глазах которого вдруг просиял свет, – теперь я понимаю…
Искра радости угасла в голубых глазах Эмроды; улыбка исчезла с ее губ, и все лицо приняло выражение мрачного оцепенения. Это выражение не укрылось от Рауля.
– Что с вами? – спросил он.
Эмрода не отвечала; но глаза ее не могли оторваться от часов. Стрелки их показывали половину седьмого. Полтора часа тому назад Рауль сказал Эмроде, что он убьет себя через два часа.
CLXX. Эмрода
– Эмрода, – повторил Рауль, взяв руку молодой женщины, – что с вами?
При этом прикосновении Эмрода сделала резкое движение, как будто пробудилась от тягостного сна. Легкий румянец покрыл ее щеки и лоб. Пламя непреклонной решимости засверкало в ее глазах, и она прошептала не в ответ на вопрос Рауля, но себе самой:
– Если он еще хочет умереть, мы умрем вместе…
Рауль понял все и, мы должны признаться, почувствовал быстрое, но глубокое волнение.
– Бедное дитя… бедное дитя… – сказал он, – неужели это правда, что вы меня любите?..
– Люблю ли? – вскричала Эмрода. – Он спрашивает – люблю ли я его, Боже мой!
– Но с каких пор?..
– Я полюбила вас, Рауль, с первой минуты, когда мы встретились… когда вас представили мне… на я заметила эту любовь гораздо позже… Тогда было уже слишком поздно!.. Вы оставили гостиницу «Золотое Руно», и все мои усилия найти вас были бесполезны… С той минуты, Рауль, я ждала, думая о вас, и не было ни одного часа в моей жизни, ни одной минуты, ни одной секунды, в которую ваш образ не находился бы в моем сердце, а ваше имя на моих губах…
– И с тех пор, – спросил Рауль с сомнением, – с тех пор вы были верны воспоминанию обо мне… верны вашей любви?..
– Верна душой и телом! – сказала она торжественно. – Рауль, клянусь вам!
Недоверчивая улыбка появилась на губах молодого человека. Эмрода заметила эту улыбку и угадала смысл ее.
– Ах! – вскричала она, – вы все еще сомневаетесь!..
– Милое дитя, – прошептал Рауль, – неужели вы думаете, что я имею сумасбродное притязание требовать от вас отчета в прошлом?..
– Это правда, – печально прошептала Эмрода. – Какого отчета можете вы требовать от меня? Что я для вас!.. Какое вам дело, чем я была и что делала?.. Вы меня знаете довольно хорошо и понимаете, что я имею право только на ваше презрение…
Рауль хотел было возразить; но молодая женщина не дала ему времени произнести слова и продолжала:
– Однако я умерла бы тысячу раз, прежде чем стала бы неверной памяти о вас и моей любви к вам… Не прошу вас верить, но это правда.
Рауль не отвечал. Он смотрел, внешне рассеянно, на все предметы, окружавшие его.
– У кого мы? – спросил он через минуту.
– У меня, – прошептала Эмрода.
– А! – сказал Рауль.
– Это вас удивляет?
– Конечно, нет! Для вас ничто не может быть слишком прекрасно, ничто не может быть слишком богато, ничто не может быть слишком роскошно!.. Только…
– Что вы хотите сказать?
– Я должен вас поздравить: скоро вы разбогатели… Ведь вы богаты, не правда ли?
– Да, – отвечала Эмрода, – очень богата…
– Богатство не составляет счастья, – философски заметил Рауль, – однако… способствует ему… Вы получили наследство?
– Я? От кого?
– Вероятно, от какого-нибудь родственника.
– У меня нет родных.
– А! Очень хорошо, – возразил Рауль. – Я более не настаиваю.
С некоторого времени тон молодого человека очень изменился. В голосе его уже не слышалось сострадательной нежности, которая делала Эмроду столь счастливой в начале разговора; напротив, теперь тон его был сух и даже насмешлив. Причина этой перемены очень проста. Рауль не верил ни одному слову из того, что говорила ему Эмрода, и сердился на нее за то, что она хотела его одурачить. Ему было бы в тысячу раз отраднее, если б она призналась откровенно, что была фавориткой регента или какого-нибудь генерального откупщика. В самом деле, каким образом иначе объяснить пышность, посреди которой жила бывшая сообщница Бенуа и других мошенников с улицы Жендр? Эмрода прочла как в открытой книге все, что происходило в сердце Рауля.
– Друг мой, – сказала она ему тихим голосом, – я вам открою тайну моего богатства… Таким образом, моя жизнь будет в ваших руках… Но я буду счастлива этим… если же вы не любите меня, мне лучше умереть…
В эту минуту часы на камине гостиной пробили семь часов. Дневной свет проникал в комнату сквозь занавески. Рауль взглянул на часы и провел рукою по лбу.
Семь часов!.. Час, назначенный им для самоубийства. Эмрода проследовала за его взглядом и вдруг помертвела. Взгляд Рауля перешел с часов на расстроенное лицо женщины.
– Ты все еще хочешь умереть? – сказала она глухим, почти невнятным голосом.
– Да, еще хочу.
– Ничто не привязывает тебя к жизни?
– Ничто.
Лицо Эмроды отразило сильную боль, терзавшую ее сердце, но тотчас же стало спокойным.
– Умрем же вместе… – сказала она.
– Как? – вскричал Рауль, – вы хотите…
– Я хочу разделить с тобою саван, если не жизнь… – перебила Эмрода. – Да, хочу и умоляю тебя согласиться с моим желанием…
– Хорошо, – сказал Рауль.
Эмрода подошла к небольшому комоду и дотронулась до пружины. Комод отворился. Из ящика она вынула маленький хрустальный пузырек, наполненный жидкостью, светлой и прозрачной, как ключевая вода.
– Что это такое? – спросил Рауль.
– Яд, убивающий в одно мгновение… без боли…
– Хватит ли его для двоих?
– Тут хватит на сто человек. Иголка, обмакнутая в этот яд, убивает так же быстро и верно, как пуля, попавшая прямо в сердце.
Эмрода поставила пузырек на камин, приготовила две рюмки, наполнила их до половины блестящим вином «лакрима-кристи» и сказала, готовясь откупорить пузырек:
– Мы разделим…
Молодой человек остановил ее. Ему уже расхотелось умирать.
Он понял, во всей ее обширности, истинную, неизмеримую, исключительную любовь Эмроды! Тяжелая ноша мучительной тоски исчезла из его сердца как по волшебству. Он помнил только одно, что Эмрода молода и хороша собой, что она любила его и что ему едва минуло двадцать пять лет. Поэтому, когда изумленная Эмрода обернулась, Рауль обвил ее руками и, приблизив свои горячие губы к ее маленькому уху, как будто изваянному самим Фидием из белого каррарского мрамора, прошептал: