Читать интересную книгу Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Что ты делаешь целыми днями? — спросила она.

— Я? Да ничего. Прячусь, чтобы не видеть всех этих посетителей.

Тут только Жиз вспомнила, что г-н Тибо скончался, и подумала об утрате Жака. Она упрекала себя за то, что сама не слишком-то горюет. А интересно, горюет ли Жак? На ум ей не шли те ласковые слова, которые следовало бы ему сказать. Тут только она сообразила, что из-за смерти отца сын стал окончательно свободным, и в голову ей пришла мысль: «Значит, теперь ему незачем уезжать из дома».

А вслух она сказала:

— Ты вышел бы все-таки проветриться.

— Ты права. Как раз сегодня у меня была ужасно тяжелая голова, и я немного прошелся… — После мгновенного колебания он добавил: — За газетами ходил…

На самом-то деле все было куда сложнее: в четыре часа, окончательно изнервничавшись от беспредметного ожидания, гонимый из дома каким-то смутным побуждением, — Жак сам только много позже догадался каким, — он действительно вышел из дома, купил несколько швейцарских газет, толком еще не зная, куда пойдет…

— Ты много бывал на свежем воздухе там? — спросила Жиз, прервав вновь затянувшееся молчание.

— Да.

Это «там» застало его врасплох, и он непроизвольно ответил ей смущенно, почти резко, но тут же пожалел об этом.

«Впрочем, — подумалось ему, — с тех пор как я вступил в этот дом, все, что я делаю, все, что говорю, все, что думаю, — все получается фальшиво».

Глаза Жака помимо воли то и дело возвращались к этой постели, на которой коварно сосредоточился весь свет лампы, и взгляд его не отрывался от белого шерстяного одеяла, такого легкого, что под ним четко обрисовывались контуры юного тела — линия бедер, ноги во всю их длину, выпуклость чуть расставленных колен. Тщетно старался он придать себе естественный вид, говорить непринужденно, — с каждой минутой чувство неловкости усиливалось.

Ей хотелось сказать: «Присядь же!» Но как раз в это мгновение она не сумела поймать его взгляда и не решилась.

Стараясь держаться как можно свободнее, Жак оглядывал мебель, безделушки, маленький алтарик, поблескивавший позолотой. Ему вспомнилось утро приезда, когда он искал себе убежище в этой комнате.

— А хорошенькая у тебя комната, — ласково произнес он. — По-моему, у тебя раньше этого кресла не было, да?

— Мне его твой отец подарил на день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Разве ты его не узнаешь? Оно стояло на верхней площадке в Мезон-Лаффите. Под часами с кукушкой!

Мезон… Вдруг он ясно увидел лестничную площадку на верхнем этаже, щедро залитую светом, врывавшимся сквозь стеклянную крышу, — там круглое лето на закате грозно, как потревоженный улей, жужжали мухи. Увидел он также часы с кукушкой и гирями; услышал, как на тихой лестнице каждые четверть часа смешно кукует деревянная птичка… Значит, то время, что он был далеко, все оставалось для них таким же! А сам он разве не остался прежним, и если изменился, то самую малость? Разве с первой минуты своего возвращения не ловил он себя десятки раз на том, что чисто рефлекторно повторяет свои прежние жесты? Скажем, манера вытирать ноги внизу о половичок, потом громко хлопать входной дверью, сначала вешать пальто сразу на оба крючка, вбитые бок о бок, а уж потом зажигать электричество… А когда он ходил взад и вперед по своей комнате, разве каждое движение не было подсознательным воспоминанием, оживающим в жесте?

Жиз искоса поглядывала на это скрытое в полумраке беспокойное лицо, на эту челюсть, на эту шею, на эти руки.

— Какой ты стал сильный, — вполголоса произнесла она.

Он обернулся, и улыбка тронула его губы. В глубине души Жак отчасти кичился своей силой, особенно еще и потому, что все детство был хилым мальчиком и страдал от этого. И вдруг, повинуясь неосознанной мысли, вернее, тоже рефлексу, он воскликнул, и сам удивился своему воспоминанию:

— «Майор Ван дер Куип обладал незаурядной силой».

Лицо Жиз озарилось радостью. Десятки раз они, дети, перечитывали вместе надписи под гравюрами своей самой любимой книжки: приключения происходили в лесах Суматры, где бравый голландский майор одним махом уложил страшенную гориллу.

— «Майор Ван дер Куип по неосторожности заснул под сенью баобаба!» — весело подхватила Жиз и, откинув голову назад, зажмурила глаза, широко открыла рот, так как, если верить гравюре, майор храпел.

Оба расхохотались и, смеясь, смотрели друг на друга, забыв продолжение, наслаждаясь возможностью черпать воспоминания из этой забавной сокровищницы их детства, принадлежавшей только им двоим.

— А картинка с тигром, — продолжала она, — ты ее порвал, когда обозлился!

— Да. А почему порвал?

— Потому что рассмеялся как сумасшедший прямо в лицо аббату Векару!

— Ну и память же у тебя, Жиз!

— А я тоже, — проговорила она, — я тоже хотела, правда попозже, приручить «тигриного младенца» и, засыпая по вечерам, воображала, будто баюкаю своего тигренка в объятиях…

Наступило молчание. Оба продолжали весело улыбаться. Жиз первая посерьезнела.

— И все-таки, — начала она, — а все-таки, когда я вспоминаю те времена, я не обнаруживаю в памяти ничего, кроме длинных, бесконечно длинных, ужасно скучных дней… А ты?

Сейчас вид у нее был болезненный, — сказалась температура, усталость, этот внезапный скачок в прошлое, — и эта томность как-то удивительно вязалась с ее позой, ласковым взглядом, с южным цветом лица.

— Нет, правда, — продолжала она, заметив, что Жак не ответил и только нахмурил брови, — просто ужасно, чтобы ребенок так скучал. А потом, к четырнадцати — пятнадцати годам скука исчезла. Сама не знаю почему. Внутренне. Сейчас я, например, не знаю, что такое тоска. Даже когда… — Она подумала: «Даже когда я несчастна из-за тебя», — но ограничилась только: — Даже когда что-нибудь не ладится…

Жак понурился и, глубоко запустив руки в карманы, молчал. Этот экскурс в прошлое вызвал в нем внезапный приступ злопамятства. Все, что довелось ему пережить, не заслуживало снисхождения. Нигде никогда не чувствовал он себя, в отличие от Антуана, уверенным, на своем месте, вообще на твердой почве. Повсюду чужой. И в Африке, и в Италии, и в Германии. Даже в Лозанне почти так же, как и повсюду… Не только чужой, но и преследуемый. Преследуемый родными, преследуемый обществом, условиями жизни… И еще чем-то, ему неизвестным, что жило в нем самом…

— «Майор Ван дер Куип…» — начала было Жиз. Она с умыслом старалась удержать беседу на уровне детских воспоминаний, потому что не могла промолвить ни слова о воспоминаниях более поздних, хотя именно они владели ею. Но она замолкла, поняв, что из этого пепла не возгорится пламя.

В молчании она продолжала разглядывать Жака и не могла найти разгадки. Почему он уехал вопреки тому, что произошло между ними? А несколько туманных фраз, оброненных Антуаном, лишь взбудоражили ее, ничего не прояснив. Что было с Жаком в эти три года? И что же возвещали алые розы, посланные из лондонского цветочного магазина?

И вдруг она подумала: «Мне его совсем подменили!»

Не сумев на этот раз скрыть волнения, Жиз пробормотала:

— Как ты сильно изменился, Жако!

По быстрому взгляду Жака, по сдержанной его улыбке она догадалась, что ее волнение ему неприятно. И, мгновенно изменив выражение лица и тон голоса, она весело пустилась рассказывать о своем житье-бытье в английском монастыре.

— Нет, в этой размеренной жизни есть все-таки своя прелесть… Если бы ты только знал, как жадно берешься утром за работу после гимнастики на свежем воздухе и доброго завтрака!

(Она умолчала о том, что все время пребывания в Лондоне единственной ее поддержкой была мысль о встрече с ним. Не призналась она также и в том, как от часа к часу угасала утренняя ее бодрость, как вечерами в постели ее затопляли волны отчаяния.)

— Жизнь в Англии совсем другая, чем у нас и очень-очень приятная. — Радуясь тому, что нашлась безобидная тема, Жиз теперь судорожно цеплялась за нее, лишь бы отстранить угрозу нового молчания. — В Англии все смеются, нарочно смеются, по пустякам. Просто не хотят, чтобы жизнь была чем-то печальным, поэтому-то, видишь ли, они стараются думать как можно меньше, они играют. Все для них становится игрой, включая их собственное существование.

Жак, не прерывая, слушал болтовню Жиз. Он тоже съездит в Англию. Съездит в Россию. Съездит в Америку. Перед ним — все будущее, он может ездить куда-то, искать чего-то!.. Он любезно улыбался, сочувственно покачивал головой. Жиз вообще была неглупа. А за эти три года она явно развилась. А также стала красивее, тоньше… Снова он опустил глаза на это изящное тело, которое словно бы нежилось под одеялом, сморенное собственным теплом. Вдруг им завладело прошлое, он заново пережил все: внезапное свое желание, их объятия под вековыми липами Мезона… Невинное объятие, и, однако же, после стольких лет, после стольких приключений, он ощущал еще ладонями этот покорно гнущийся стан, а ртом эти неопытные губы! В одну секунду разум, воля — все пришло в замешательство. Почему бы и нет?.. Он дошел даже до того, что подумал, как в самые худшие свои дни: «Сделать ее своею, жениться на ней!» Но тут же мысль его со всего размаха натолкнулась на какое-то внутреннее непроницаемое для глаза препятствие, он и сам-то смутно его различал: непреодолимое, воздвигнутое в самой сердцевине его существа.