В тюрьме дело началось с канцелярских забот. Скрупулезно было перечислено и отражено в квитанции все, что было у Раковского конфисковано: книги, одежда, деньги, ордена. Рукописи, однако, названы не были, и о их судьбе ничего не известно. Нового заключенного заставили заполнить анкету. Обычные вопросы, на которые Раковский привык уже отвечать при служебных перемещениях в 20-х годах, в Наркомате здравоохранения в следующем десятилетии… Но имел этот документ зловещий заголовок «Анкета арестованного».[1499]
Отметим лишь некоторые наиболее важные ответы, дающие представление о том, что Раковский сохранил самообладание и достоинство. На вопрос о социальном происхождении он ответил: «Поземельный собственник в Добрудже, Румыния». Свое социальное положение он охарактеризовал так: «Зарабатывал как публицист и имел некоторый доход, оставшийся от отца, после революции – служащий». Свою партийность он осветил следующим образом: «Член партии социал-демократической с 1891 и ВКП(б) с 1918 до моего исключения в конце декабря 1927 г. Восстановлен в партии постановлением ЦК от 14…»[1500] Речь шла о решении от 14 ноября 1935 г., которым Раковский не восстанавливался, а «принимался» в ВКП(б) со стажем с момента принятия этого решения.[1501] Характер ответа свидетельствует, что и на Лубянке Раковский не мог примириться с этим издевательским, в его представлении, решением. Ответ на вопрос о категории воинского учета и о том, где состоит на учете, гласил: «Не состою на учете (был членом реввоенсовета юго-западного и южного фронтов)».[1502]
Потянулись долгие и мучительные дни, а затем и месяцы в тюрьме. Мы не знаем, каким физическим и моральным пыткам подвергался Христиан Георгиевич, – следственное дело это, естественно, прямо не отражает. Но в том, что подлое и изощренное насилие имело место, можно не сомневаться. О пытках в застенках НКВД свидетельствуют почти все бывшие политические заключенные, каким-то чудом оставшиеся в живых. И тем не менее Х. Г. Раковский не давал «признательных» показаний долгое время.
Через два с половиной месяца палачи спохватились, что арест юридически не оформлен, и приобщили к делу постановление об избрании меры наказания и предъявлении обвинения от 9 апреля 1937 г., в котором утверждалось, что Раковский «достаточно изобличается в том, что он является участником контрреволюционной троцкистской террористической организации».[1503] Разумеется, никакой «следственный материал» не мог ни в чем «изобличить» Раковского, так как таковой материал отсутствовал – предыдущие листы следственного дела представляли собой ордер на арест и обыск, протокол обыска, квитанцию, анкету.
В начале августа Х. Г. Раковский как «враг народа» был исключен из ВКП(б).[1504]
Допросы и пытки продолжались. В числе палачей был следователь по особо важным делам при Прокуратуре СССР Л. Р. Шейнин, с легкостью душевной сочетавший руководство мучениями с импозантным общением с деятелями культуры в качестве популярного писателя – автора детективных повестей и рассказов. Однако следственное дело до конца мая оставалось пустым. Очевидно, что допросы не давали результатов и их протоколы к делу не приобщались.
В 1988 г. Генеральной прокуратурой, а затем Верховным судом СССР было установлено, что некоторые протоколы допросов, в том числе на очных ставках, фальсифицировались. Следователям разрешалось извращать показания обвиняемых, к делу приобщались заранее составленные протоколы допросов о признании «вины», самооговоры, достигнутые путем обмана, шантажа, физического и психического насилия; с допрашиваемыми «беседовал» Ежов, убеждавший, что суд сохранит им жизнь, если они признают несуществующую вину; в Лефортовской тюрьме арестованных жестоко избивали, о чем еще в 1956 г. сообщила А. А. Розенблюм, работавшая в 1937–1939 гг. начальником санчасти этой тюрьмы.[1505]
Об издевательствах над Х. Г. Раковским архивные документы прямого представления не дают. Но косвенными свидетельствами являлись ночные допросы. Начинались они в разное время: в 22 часа, в 0 часов с минутами, в 1 час, в 3 часа ночи. Время окончания допросов, как правило, не указывалось. Лишь в одном документе можно прочитать, что допрос, начатый в половине второго ночи, завершился в шесть часов пятнадцать минут утра.[1506]
Х. Г. Раковский сдавал позиции постепенно.
Первую победу над узником энкаведистской команде удалось одержать 1 июня, когда Раковский написал заявление на имя наркома внутренних дел Ежова. В нем говорилось: «После четырех месяцев запирательства на следствии я пришел к убеждению, что лишь коренное изменение моей позиции является единственно правильным. Приступая к даче показаний, полных и искренних, я заявляю, что до последнего времени я оставался троцкистом и был связан с троцкистским подпольем. Обещая быть откровенным и правдивым до конца, я рассчитываю, что мои показания о подпольной работе контрреволюционной троцкистской организации помогут партии и государственному аппарату выкорчевать троцкистское подполье».[1507]
Можно представить себе, какие физические и нравственные издевательства пришлось претерпеть, чтобы собственноручно написать такую бумагу. Но уже в ней скрывалось то противоречие, которое затем на следствии и на суде будет использовать Раковский, чтобы косвенно дать понять современникам и потомкам фальшь всего дела и свою невиновность. Ведь если Раковский стремился помочь партии в искоренении врагов, как мог он сам к этим врагам принадлежать? Кроме того, автор признавал лишь свою связь с «троцкистским подпольем», но не принадлежность к нему.
Такой линии он придерживался на первом допросе через неделю, 8 июня. Это был первый протокол, сохранившийся в деле. «Признав» здесь свою принадлежность к «контрреволюционному троцкизму», Раковский тут же отмежевался от обвинения в террористической деятельности: «Лично я террористической позиции не разделял и никакой работы в этом направлении не вел». Зная или догадываясь, что предыдущие протоколы к делу не приобщены, он нашел возможность зафиксировать тот факт, что уже имели место многочисленные допросы: он сказал о своих «неоднократных на следствии устных заявлениях», о которых в деле нет следа.[1508]
Последовали новые пытки, и через три недели следствие добилось очередной «победы». 29 июня Раковский признал, что он «разделял террористические установки подпольной троцкистской организации». Но видимо, во время этого допроса воля и мужество, которые всегда были присущи гордому болгарину, вновь возобладали. Раковский внезапно и решительно заявил следователю, который внес эти слова в протокол: «В своих показаниях все рассказал и более ничего заявить не имею».[1509]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});