class="p1">– А ты попытайся, – посоветовала мисс Берил.
Стул влез. С трудом, но все-таки. Правда, свободного места на заднем сиденье осталось от силы дюйм. Парнишку ничуть не смутило, что он оказался не прав, вид у него по-прежнему был такой, словно на него взвалили непосильную работу. В его возрасте все считают себя по определению правыми, а прочих людей – дураками. И в обратном не убедишь.
Мисс Берил села за руль, но машину не завела, а задумалась о сыне, о том, далеко ли тот убежал. Когда он был мальчишкой, Клайв-старший его стыдился: он учил сына защищаться, но тщетно. Сын боялся даже спаррингов с Клайвом-старшим. Не опускай руки, учил его отец, закрывай лицо, но стоило Клайву-старшему замахнуться и несильно ткнуть сына кулаком в мягкий живот, Клайв-младший опускал руки, а когда отец, чтобы указать сыну на ошибку, легонько шлепал его по уху, то и вовсе сдавался. Он не хотел учиться самообороне. Он хотел, чтобы отец защищал его, был на его стороне, отловил школьных хулиганов после уроков и побил их.
Несомненно, того же Клайв-младший хотел и от матери. Чтобы она была на его стороне. Чтобы разделяла его точку зрения. Чтобы доверяла ему. Считала его звездой своего небосклона. Пожалуй, можно без преувеличения сказать: Клайв-младший хотел, чтобы мама его любила.
* * *
За столом сидели два голых человека, хотя Уилл не сразу понял, что они голые, взгляд его был прикован к центру стола, где, кроме кучки скомканных банкнот, лежала груда одежды, револьвер и – самое страшное – стояла нижняя половина ноги. В ботинке – коричневом, с перфорированным мыском – и черном носке с ромбами, а выше носка нога была розовая, такого же цвета, как кожа Уилла, когда мама или бабушка Вера набирали в ванну слишком горячую воду и он сидел в ней слишком долго. У верхнего края ноги была какая-то сложная конструкция из ремешков. Уилл пытался понять, что это за нога и откуда она взялась, и не сразу заметил голых.
– Ой, смотрите! – вскрикнула девица – без блузки, но в зеленом козырьке[55]. – Там мальчик!
Тут Уилл обратил внимание на то, что она голая, и смутился. Грудь ее казалась неестественной, вялой, точно в ней сломалась кость. Уилл вспомнил, как увидел голую грудь матери и тоже ощутил неловкость, как будто грудь у женщин стала такой из-за страшного увечья – например, они упали и сильно ударились. И когда девица в зеленом козырьке протянула руку и поманила его к себе, он не двинулся с места.
– Какой ты красавчик!
– Не лезь к моему сыну, – посоветовал ей Салли (он уже был навеселе), повернулся в кресле и заметил внука и Ральфа.
Ральф, завидев за игорным столом гологрудую женщину, даже попятился – сперва невольно, потом вполне осознанно, так что практически вышел из зала и наполовину вернулся в бар.
– Мы почти закончили. – Салли усадил внука к себе на колени. – Последний кон. Эти люди уже проиграли свои рубашки.
– Может, закроете дверь? – Карл Робак указал на дверь, в которую только что вошли Ральф с Уиллом. – А то я чувствую себя голым.
– Это тот говнюк, который украл твой снегоуборщик, – пояснил Салли, таким образом представив Ральфу Карла Робака; после удара Салли челюсть Карла чудовищно разнесло.
Карл Робак не только чувствовал себя голым, он – это выяснилось, когда Карл поднялся из-за стола, – и был голым, не считая носков. Он подошел пожать руку Ральфу, хотя тот, казалось, готов был сбежать.
– Я отдам вам снегоуборщик, – пообещал Карл, – как только ваш сын вернет мне жену.
– Это мой сын, – напомнил Салли, когда Карл опять сел за стол. – Сын Ральфа никогда такого не сделал бы, правда, Ральф?
Ральф ничего не понимал. Почему все голые. Почему на столе груда одежды. Откуда здесь револьвер. Чей это протез. И уж конечно, он не понимал, при чем тут Питер. Ральф словно вдруг очутился на поэтическом вечере. Он побаивался поэтических вечеров с тех самых пор, как Питер объяснил ему, что это такое, и сейчас не удивился бы, если бы кто-то прочел стишок-другой. Все вокруг то ли спятили, то ли напились, то ли пилюля, которую днем дал ему Салли и от которой Ральф чувствовал себя пришельцем с чужой планеты, снова подействовала.
– Не переживай из-за снегоуборщика. – Салли вновь уставился в карты. – Я, кажется, знаю, где он его прячет.
Олли Куинн спал, запрокинув голову и раскрыв рот; когда Карл вернулся за стол, начальник полиции, всхрапнув, проснулся и потер глаза.
– Почему она голая? – спросил он, уставившись на девицу.
Салли бросил Диди рубашку Карла Робака, и она неспешно оделась.
– В смысле – почему она голая? – удивился Карл Робак.
Олли вздрогнул.
– Господи Иисусе, – сказал он. – Ты тоже голый.
– Почему бы и нет, черт побери? – спросил Карл. – Почему бы мне сегодня не лишиться вообще всего, в том числе и трусов?
Карл имел в виду сорвавшуюся сделку по строительству луна-парка (он так и знал, что ничего не получится) и Клайва-младшего, этого поца, вопросы к которому есть у каждого жителя Бата, а он смотался на Багамы. Правда, шептались, будто ни на какие Багамы он не улетел, а просто сбежал.
– Ты заснул, когда я рассказывал о лошадях, – сказал Карл начальнику полиции. – Но раз уж ты проснулся, я закончу.
– Спи дальше, – посоветовал Салли. – Никто не хочет слушать рассказы Карла о том, как ему повезло.
– Десять корпусов, – произнес Карл, решив продолжить с того самого места, на котором остановился. – Он опережал всех на десять чертовых корпусов, когда вошел в тот дальний поворот.
Олли Куинн мгновенно заинтересовался рассказом.
– И угадай, что произошло, – сказал Карл.
– Его пристрелил снайпер с трибуны, – предположил Салли.
Карл – он как раз добрался до самого ошеломительного момента – сердито взглянул на Салли.
– Давайте я вкратце расскажу, чем все закончилось, – предложил Салли. – На последнем этапе лошадь Карла опередили, а он уверен, что уж с ним-то такого случиться не должно. Правда, обычно и не случается.
Карл повернулся к Олли Куинну с видом репортера, который только что узнал, что конкуренты пронюхали о сенсации раньше него.
– И на последних двухстах ярдах он уступает десять корпусов! – сообщил он начальнику полиции.
Олли Куинн казался разочарованным, будто ждал иного конца или предпочел бы версию Салли со снайпером.
– Можно подумать, он впервые увидел скачки, – заметил Салли. – Он просто не любит, когда удача отворачивается от него хотя бы на минуту.
– Мало того, что я проиграл последние деньги, – продолжал Карл, возвращаясь к картам, – так еще проиграл