времени, как ни прискорбно, уже утратил свое былое величие и значение. Складывалось впечатление, что помимо некоторых объективных причин, обусловивших это строительство, было какое-то субъективное, но решающее обстоятельство, до сих пор остающееся неизвестным.
Перелистывая книгу Анны Николаевны, я обратил внимание еще на одну загадочную страницу ростовской истории. После поражения под Нарвой, когда русская армия потеряла почти всю свою артиллерию, Петр Первый повелел пустить в переплавку церковные и монастырские колокола. Этой участи подверглась даже первопрестольная Москва – а Ростов Великий ее счастливо избежал, не пострадали ни ростовские храмы, ни знаменитая звонница Успенского собора с уникальными ростовскими колоколами.
В чем дело? Почему Петр, для которого военное могущество России было важнее всего – даже на православную церковь замахнулся, – сделал это странное исключение?
В своей книге Анна Николаевна объясняла это тем, что «в 1691 году Петр Первый из митрополичьих кладовых взял серебряной утвари 15 пудов и перечеканил ее на монеты, а в годы с 1692-го по 1700-й ростовская митрополия выплатила в государственную казну 15 000 рублей – сумму по тому времени огромную».
И опять все выглядело убедительно, однако возникал вопрос: как же так получилось, что даже после завершения грандиозного строительства казна ростовской митрополии ничуть не оскудела, а даже смогла откупиться от царя, которому были глубоко чужды интересы церкви?
И невольно напрашивалось предположение – уж не нашел ли Иона Сысоевич или кто-то из его окружения те самые сокровища, которые пытались отыскать при Николае Первом? Не лежали ли они в тайнике, обнаруженном под домом Тяжлова? Не хранились ли когда-то эти сокровища вместе с библиотекой московских государей?
В тот же день, как пришло письмо от Калитина, я позвонил Анне Николаевне Окладиной. Она обрадовалась моему звонку, горячо поздравила с «замечательным», как она выразилась, изменением в личной жизни и выразила надежду, что теперь, когда я переселился в Семибратово, ряды ростовских краеведов пополнятся.
Прежде чем изложить содержание письма Калитина, я спросил Анну Николаевну, знала ли она Веретилина.
– Несколько раз встречалась с ним здесь, в Ростове, когда он приезжал в наш музей. У меня создалось впечатление, что это человек очень способный и образованный, но несчастный. Как-то видела его на улице вместе с Тяжловым, у которого он, видимо, останавливался во время поездок сюда. Я не сомневаюсь, что в судьбе Веретилина он сыграл зловещую роль.
– Михаил Николаевич сказал, вы потому и на юбилей Пташникова не приехали, что не хотели лишний раз встречаться с Тяжловым. Почему вы были так к нему не расположены? Видимо, есть какая-то серьезная причина?
– Да, я уже давно считала его человеком нечестным, двуличным. Как-то в Москве меня пригласил к себе в гости один известный писатель, занимающийся коллекционированием русских икон, показал мне финифтяную икону старинной работы и попросил высказать мое мнение по поводу ее ценности. К своему изумлению, я узнала в ней икону, похищенную во время войны из Ростовского музея вместе с другими редкими экспонатами. Это было очень хорошо подготовленное ограбление, которое так и не удалось в свое время раскрыть. По всему чувствовалось, что за спиной грабителей стояли заказчики, прекрасно разбирающиеся в антиквариате. Естественно, я поинтересовалась у писателя, где и у кого он приобрел эту финифтяную икону – и он назвал мне Тяжлова, у которого купил ее по очень высокой, как я догадалась, цене. При случае я спросила у Тяжлова, каким образом эта музейная икона оказалась у него, но он заявил, что никакой иконы писателю не продавал, что тот просто оговорил его. Представьте мое положение. Я знаю, что икона ворованная, но не могу этого доказать и точно заявить, кто из этих уважаемых людей говорит правду. Может, я поступила неправильно, но дальше с этой иконой разбираться не стала, почувствовав неприязнь как к писателю, так и к Тяжлову. Но писатель, как выяснилось, был здесь ни при чем – в тайнике под домом Тяжлова обнаружили еще несколько ценных предметов, похищенных из музея в 1942 году. Теперь ясно, что это ограбление произошло не без участия Тяжлова. Жаль, того писателя уже нет в живых, а то бы я извинилась перед ним за необоснованные подозрения.
Я подумал, что извиняться в данной ситуации не за что, поскольку никуда не деться от того факта, что писатель приобрел ворованную икону, при покупке даже не поинтересовавшись ее происхождением. Однако я оставил эти мысли при себе и высказал те предположения по поводу строительства Ростовского кремля, которые возникли у меня после прочтения письма Калитина.
Анна Николаевна, как я и ожидал, восприняла их скептически, но к версии Веретилина, что библиотека московских государей одно время хранилась в Ростове Великом, отнеслась благосклонно.
– Кстати, вы очень кстати позвонили, – вдруг сказала она. – Я вас только вчера вспоминала. Наконец-то появилась возможность осмотреть тайник под домом Тяжлова. Не хотите составить мне компанию?… В таком случае жду вас завтра в десять утра у дома Тяжлова. Возьмите с собой вашу молодую жену, заодно и познакомимся.
Ровно в назначенный час мы с Наташей были возле знакомого мне дома «о пяти окнах» по фасаду, где нас уже ждали Анна Николаевна и двое мужчин: научный работник местного музея Зорин, с которым я был немного знаком, и сотрудник милиции, назвавшийся лейтенантом Лихановым.
Мне было приятно увидеть, как Наташа и Анна Николаевна быстро нашли общий язык, с первого взгляда понравившись друг другу. Эта способность моей жены моментально сходиться с людьми до сих пор удивляет меня, лишенного такого качества.
Лиханов открыл ключом опечатанную дверь, темным коридором со скрипучими половицами мы прошли в заднюю комнату, оборудованную Тяжловым под кабинет. Вместе с Зориным лейтенант отодвинул стоящий в углу стол, поднял деревянную крышку люка в полу – и перед нами предстал вход в подземелье. Теряясь в холодной темноте, вниз круто падала каменная лестница. Лиханов щелкнул выключателем на стене – и где-то в глубине подземелья вспыхнула электрическая лампочка.
Цепочкой, следом за лейтенантом, мы начали спускаться вниз. Я насчитал ровно тридцать ступеней лестницы, которая вывела нас в узкий тоннель шириной не более полутора метров. Его стены были облицованы почерневшими от времени и сырости известковыми плитами, высота позволяла идти, не пригибая головы. Мощная электрическая лампочка на конце толстого кабеля в резиновой оплетке свисала с покрытого плесенью потолка. Слева и справа от лестницы тоннель упирался в булыжную кладку. Как объяснил Зорин, это был только отрезок тоннеля, ведущего из кремля в сторону земляного вала и построенного, возможно, еще в тринадцатом веке. Булыжная кладка, по его словам, была