вернулись, и наблюдатели на вершинах холмов безмолвствовали. Возможно, разведчики пали, застигнутые врасплох. И теперь, когда весь план уже кажется бессмысленным, оугмары вернутся домой без победы, без женщин и будут влачить унылое существование без надежды оставить потомство.
И тогда вождь обречен.
Разожгли костры, распугавшие зверей вокруг. Из-за пронизывающей сырости густой туман над лагерем медленно рассеивался в темноте.
Глаава с горечью размышляла о своей участи. Несмотря на молодость, она так устала, что чувствовала себя совсем старой, и все же юношеские порывы вспыхивали внезапно, как языки пламени…
Вокруг нее один за другим засыпали мужчины; она все больше тревожилась и все сильнее опасалась тех, кто бодрствовал, поскольку их оставалось все меньше.
Показались звезды: они ярко мерцали и затем исчезали; с неба, усиливаясь, полил дождь. Реки вспучивались и заливали берега. Вода поднималась из луж; испуганные звери прятались по норам; мрачно ухали совы; протяжно и жалобно выли шакалы. Один за другим гасли костры, и ночь, непроницаемая как базальт, опускалась на набухшую влагой землю.
То тут, то там еще беспокойно шевелились во сне мужчины, но вода увлажняла шкуры, которыми они укрывались, пропитывала волосы, наполняла уши и ноздри, гасила страсти, как гасила костры.
И все же, слыша их хриплое дыхание, Глаава не чувствовала себя в безопасности. И не в силах больше выносить все это, стала отползать в темноту.
У нее не было четкого плана: она просто спасалась, словно лань, почуявшая волка, или олень, уловив запах тигра…
Как зверь, она долго и осторожно кралась, бесшумно огибая лежащие тела. С рычанием встрепенулись собаки, но, почуяв знакомый запах Глаавы, тут же снова погрузились в чуткий сон.
В конце концов она вырвалась из кольца людей и ползла все быстрее, а лагерь постепенно исчезал из виду. Не доносилось ни дыхания, ни запахов, кроме аромата земли, трав, деревьев, воды…
Она выбилась из сил и мгновение лежала неподвижно, собирая воедино мысли. Ей безумно хотелось увидеть Амхао, и это желание превратилось в потребность. Она также хотела бы вновь увидеть Хелгвора. Она любила его больше, чем осознавала сама, почти так же нежно, как Амхао.
Но он с другими; его отослали на разведку, он ничего не мог сделать; она не знает, почему он ушел, и думает, что он не мог возразить вождям. Она вспоминает чудовищную фигуру Хейгоуна. Почему Хелгвор не вернулся? Смерть витает где-то рядом.
Она снова ползет… С неба льются потоки дождя, его шум заглушает все звуки. Даже шакалы затихли. Глаава оцепенела, она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой… Нет больше ни времени, ни пространства, все тает в темной ночной воде – она заливает саванну. Вот уже достает беглянке до груди, и та не знает, куда ей ринуться: холодная влага проникает всюду, заливает все вокруг.
Она натыкается на что-то твердое и подвижное; Глаава понимает, что это пирога. Она хватается за нее, притягивает к себе и, уже стоя по шею в воде, все же забирается в лодку. Внутри лежат весла, она гребет наугад, и плавное скольжение несет ее, то ускоряясь, то замедляясь.
Время течет так монотонно и в такой темноте, словно Глаава погружена в вечность: она гребет, движимая неясным инстинктом, потом останавливается, дрожа с головы до ног. Ее тяготят тревога и бесконечное одиночество.
Никого вокруг. Только бескрайняя вода, только непроницаемая тьма. Между облаками едва заметно поблескивают звезды. Кажется, уж лучше бы рядом храпели эти отвратительные дикари.
Она плохо понимает, что происходит, она вообще понимает все меньше и меньше. Инстинкт самосохранения, казалось, затопил ее, как воды затопили землю. Пройдет еще много времени, прежде чем, дрожа и выйдя из оцепенения, она начнет действовать – безотчетно и почти без надежды.
Но пока она погружается в сон, похожий на беспамятство, – ледяной сон, от которого она пробуждается толчками. Рассвет еще не наступил, но ливень прекратился. Разверзаются облака, она видит крошечные проблески, мерцания светящихся точек, которыми усеяна вершина мира после угасания дня.
С ними вновь открылся простор: Глаава замечает какое-то движение на глади вод, и оно что-то означает – но ей пока непонятно, ведь ей не виден берег.
В конце концов наступил рассвет – горстка белого пепла, брошенная в глубины неба. Она росла, и с ней ширилась радость жизни. Вдали Глаава уже различала растительность и скалы, и по тому, что течение несло ее вперед, она догадалась, что каноэ плывет по реке. Вскоре она уже в этом не сомневалась; надежда встретиться с Амхао на Красном полуострове успокоила ее.
Чтобы уплыть как можно дальше от оугмаров, она гребла, несмотря на усталость, пока силы окончательно не покинули ее. Только тогда она осмотрела лодку: на дне лежали лишь колья и камень. Острие кола совсем затупилось, охотиться с ним можно было только на мелких животных.
Она долго еще дрожала от холода, затем солнце согрело ее и тело вновь обрело гибкость, в ней заиграла горячая молодая кровь, – казалось, Глаава могла бы теперь сокрушить горы.
– Я скоро снова увижу Амхао! – уверенно сказала она.
Каноэ медленно плыло по огромной реке. Глаава держалась ближе к левому берегу, так безопаснее, если ее вдруг настигнут преследователи. Она была голодна и искала бухту, куда могла бы причалить. В череде скал заметила пологую площадку, в скале зияла ниша. Убедившись, что ни один зверь не претендует на это укрытие, Глаава затащила лодку в расщелину и привязала ее кожаными веревками оугмаров.
Через расщелину можно было выбраться на берег, и Глаава захватила кол для защиты и охоты.
По проходу в базальтовой скале она выбралась на сушу, куда не достала вода: узкая саванна вела к неприступным лесам, что росли еще до рождения гвахов, Сынов Ночи.
Глаава боялась не столько зверей, сколько леса, его неведомых опасностей. Когда они бежали с Амхао, одно лишь присутствие сестры и ее ребенка заполняло весь мир. Теперь Глаава была одна, и в необъятности реки и леса таились враги.
Она колебалась, прежде чем войти в лес, но в саванне было тихо, лишь где-то вдали в недосягаемости скрывались звери.
В лесу Глаава нашла белые грибы, те, что ели тзохи. От них омерзительно пахло заплесневелым деревом. Она съела два, чтобы утолить неудержимый голод, затем ее охватило отвращение, и она стала мечтать о костре. Но все было сырым, и даже, имея сухую траву и два камня, вряд ли удалось бы высечь достаточно искр, разве что один из камней – пирит[20].
На нижней ветке смоковницы возникли две белки. Спрятавшись за