Мой отец всегда относился ко мне с любовью, теплотой и заботой. И мой брат — тоже. Почему, с удивлением подумала я, я не смоделировала свой образ на основе чувств, которые питали ко мне они?
Другая часть тебя сделала это, иначе ты давно уничтожила бы себя.
Я открыла глаза и встала с дивана. Я пошла на кухню и приготовила себе чашку горячего чаю.
Хватит. На сегодня я сделала предостаточно. Больше ничего не буду. Перерыв.
Внезапно я почувствовала острую боль под левой лопаткой. Она кольнула меня и исчезла. Я задержала дыхание. Эта боль означала, что я должна продолжать. Никаких перерывов не будет. Время для передышки еще не пришло. Боль также была символичной иллюстрацией того, что может произойти в теле, когда игнорируются потребности психики.
Ладно, я все поняла. Но я хочу немного передохнуть. Я действительно устала. Ради Бога, может, хватит на сегодня?!
Колющая боль пронзила меня снова, на этот раз в плече. Я с изумлением поняла, что эти части тела были выбраны не случайно. Боль под лопаткой или в плече не заставила меня думать, что всему виной какое-то повреждение или болезнь.
Ну хорошо, хорошо. Возвращаюсь назад к работе.
Я вернулась на диван, сделала два больших глотка чаю, снова поджала ноги и закрыла глаза.
И что я должна делать с этой личинкой-образом самой себя? Как мне исцелить этот больной маленький кусок дерьма?
Полюбить его, получила я ответ.
Я уставилась на подобострастное существо на дне колодца и вдруг поняла, что должно произойти дальше. Теперь я видела, что личинка лежала в старой, порвавшейся корзине, а корзина была прикреплена к веревке, которая уходила наверх и была обвязана вокруг своеобразного рычага с ручкой. Я могла дотянуться до нее. Я начала очень медленно наматывать веревку на рычаг, чтобы ничего не сломалось или не упало.
Когда испачканный розовый комок стал приближаться ко мне, я увидела, что это была вовсе не личинка, а младенец. Он был истощен, его кожа была, скорее, серого, а не розового цвета, и лежал он в своих испражнениях. Ребенок умирал.
Когда я достала его из корзины, моей первой мыслью была мысль о том, что это существо срочно необходимо вымыть и вытереть, а в моем распоряжении был лишь пучок листьев.
Это не Оно, это Она. Конечно. И сейчас не время беспокоиться о грязи. Она слабеет. Что мне теперь делать?
Пока я стояла у колодца с крошечным дрожащим комочком на руках, у меня в желудке открылась дверь.
А, понимаю. Хорошо. Внутри меня она выживет. Дверь закрывается. Я должна быть матерью, кормилицей этому существу, пока оно не сможет жить самостоятельно. До тех пор, пока оно — она — не выздоровеет и не наполнится жизненными силами снова. Когда она будет готова выйти из моего тела, она будет красивой, сильной и гордой собой. Вот что должно случиться.
Я открыла глаза и допила чай, после чего отправилась обратно.
«А как быть с другим — с немилосердным судьей, — подумала я? — Что я должна сделать с этой безжалостной, прожигающей насквозь ненавистью?»
Надо сказать ей, что здесь ее больше не ждут. У нее здесь больше нет дома. Она должна будет перейти в терпимость и сострадание, потому что я не стану больше привечать ее как Разрушителя
Я вздохнула. На этот раз, когда я обвела взглядом комнату, я увидела, что синие тени исчезли, и я поняла, что моя работа — по крайней мере, эта ее часть — закончена.
Мне пришла в голову мысль, как можно было выбраться отсюда. Я заслуживаю короткой передышки, подумала я. Если не окончательного завершения всего этого, то хотя бы перерыва!
В задней комнате дома я отмерила себе сто двадцать миллиграммов МДМА. По мнению психиатров, это обычная доза, оказывающая психотерапевтическое воздействие. Этот наркотик всегда восстанавливал мое душевное равновесие, чувство юмора и объективность. Он был старым, любимым моим другом.
Может, он вернет меня в нормальное состояние и вытащит из этого. Если и не вытащит, то уж, конечно, не навредит. Самое худшее, чего можно от него ожидать, — это интенсивность. Но я и без него испытываю сильные ощущения. В этом случае я просто стисну зубы часа на полтора и подожду, пока эффект не станет спадать. Со мной все будет в порядке. В любом случае, попробовать стоит.
Спустя час мои щеки снова были мокрыми от слез, но на этот раз это были слезы облегчения. Мой внешний и внутренний мир возвращался в расслабленное, дружественное нормальное состояние, в котором проскальзывал даже юмор. Я все еще ощущала остаточное присутствие того, с чем мне пришлось иметь дело, но оно уже шло на убыль и постепенно исчезало. В первый раз за три долгих дня я смогла подойти к окну и взглянуть на гору, на ее вершину, окутанную дождевыми облаками, и почувствовать, что в душе у меня мир и покой.
Спасибо Тебе, Господи, спасибо тебе, кто бы Ты ни был. Спасибо.
Когда Шура вернулся домой из университета, я рассказала ему об эффекте, который оказал на меня МДМА. Я умолчала о личинке на дне колодца и о судье-палаче. Это могло подождать до другого раза. Шура ел простенький обед, который я для него приготовила, слушал мой рассказ и поглаживал меня по руке, откладывая на время вилку. А я извинялась перед ним за то, что стала так много думать о себе в последние несколько дней.
— Я знаю, что ты все понимаешь, к тому же обычно я так не поступаю, то есть не сосредоточиваюсь всецело на самой себе и не забываю обо всем остальном. Но сейчас я ничего не могу с этим поделать. У меня камень с души упадет, если я попрошу у тебя прощения и поблагодарю за то, что ты так добр и терпелив со мной.
— Без проблем, — откликнулся Шура. — Как я уже говорил, мне не кажется, что у тебя был выбор. Но мне известно, что ты склонна к самобичеванию, так что извиняйся, сколько захочешь! Делай все, что поможет тебе стать счастливой!
Шура вовремя убрал ногу, и это спасло его от удара.
Спать мы легли рано.
После недолгих манипуляций выяснилось, что мое тело по-прежнему не отвечает на Шурины ласки, но мы с ним оба знали, что отсутствие чувствительности может объясняться эффектом МДМА. Этот препарат был широко известен тем, что, позволяя человеку чувствовать взаимопонимание и любовь, в большинстве случаев не стимулировал сексуальное влечение.
Той ночью у меня впервые в жизни наступило просветление сознания во сне. Я была в полном сознании, чувствуя цельность своего «я» и понимая, что я сплю и грежу, но в то же время понимая и то, что мне предстоит узнать нечто важное. Я знала, что запомню то, что мне сейчас покажут, что после пробуждения смысл этого сна останется со мной.
Я видела перед собой верхнюю часть огромного витражного стекла. На нем был простой рисунок в виде лепестков, разделенный на два сегмента, верхний и нижний. Стекло в витраже было двух цветов — синего и зеленого. Верх витража был зеленым, а находившиеся ниже темной разделительной линии лепестки светились синим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});