— До революции в этих местах жил бай Сукин, имел тысячи коней, баранов. Сам, как всякий бай, ничего не делал; при табунах, в доме — везде батраки. Проснется утром, накинет шелковый китайский халат — одеваться толком лень было, — хлопнет в ладоши — и ему прямо к постели несут стол. На него — жареную баранину, обязательно заднюю часть с почкой, и кувшин водки. Поест, попьет, затем опять в ладоши: «Уберите стол!» — и либо снова спать, либо в гости к другому баю, либо к табунам пороть батраков. Порол за все: плохо ожеребилась кобылица, конь зашиб ногу, неласково поглядел на бая косячный жеребец, — от кого вздумал ждать ласки! — и за все одинаково сильно, пока не устанет рука махать плеткой.
Велит однажды Сукин подобрать двух чубарых жеребцов, да таких, чтобы пежинка в пежинку, шерстинка в шерстинку. Ловим жеребцов, ставим парами. А хозяин шумит-гремит: «Не годятся! Подавай других! Живо!» — и плеткой нас куда ни попало.
Говорим: «Нельзя ли вороных, сивых, буланых?» — «Только чубарых», — снова плеткой. «Кому же взбрендило это? Чубарая масть — самая заковыристая, невозможная». — «Царю. Самому царю». — «Царь-то один ведь, и он сразу на двух жеребцах, однако, не может ездить». — «На одном будет царь, на другом царица».
Кое-как подобрали жеребцов, оседлали серебряными седлами, надели уздечки с серебряным набором и отправили царю с царицей на именины. В отдарок царь при слал Сукину шелковый халат и бумагу в удостоверение, что снял его с собственного плеча. Стал у нас свой царь-халат.
Халат и бумагу привез какой-то начальник, не то министр, не то бригадир. Зовут нас в улус Джирим, где жил Сукин. Выходит бай, с ним начальник этот, и кричит: «Пешие, конные, становись все на колени» Ну, стали. Начальник вычитал бумагу, надел на бая халат и говорит: «Этот халат надо почитать, как самого царя». А кто знает, как почитать его? Устанавливает этот почет сам Сукин. Он говорит: «Надо гостевать».
Позвал Сукина один — пьют неделю; позвал другой — пьют месяц. Человеку не скажешь: «Довольно», — когда на нем царь-халат. Звать скоро перестали: он ведь не один ездит, с ним орда целая, и все пить-есть любят.
Тогда Сукин поехал сам: гостевать-то лучше, чем сидеть дома. Потом стали убегать от него. А Сукин все равно гостюет: «Нет хозяина, скрылся… Я за него. Коли, жарь баранов. Кому надоел свой конь — лови нового». Дорого стоил нам царь-халат: богатых сделал бедными, а бедных еще бедней.
— Теперь он где гостюет? — спросил Степан Прокофьевич.
Урсанах кивнул на Доможакова:
— Он устраивал ему последнее гостеванье.
Извилистая речушка, берегом которой ехали, обогнув грядку холмов, привела путников в просторную котловину Миша Коков сказал, что тут с помощью простейших запруд из камня и дерна, чего в окрестностях вдоволь, можно орошать гектаров сорок — пятьдесят. Он определяет на глазок, нивелировка, возможно, покажет и большую площадь, подкомандную[15] этой речушке.
— Надо сделать подробную карту всех ваших угодий. — Доможаков подвернул коня ближе к Степану Прокофьевичу. — Все взять на учет. Вот такая речонка — можно перешагнуть, — а в ней заложено по пять тысяч пудов хлеба на каждый год. И взять их просто, дешево, всем доступно. За большим не забывайте малое. Не пренебрегайте каплями, брызгами, собирайте их — получится океан.
Осмотрели еще речонку и несколько ключей; прибавилась новая сотня гектаров, пригодных для орошения. Урсанах тянул дальше. После того как все поголовье оставалось на зиму дома и было, как говорится, всякому сена по колено, — он стал ярым приверженцем искусственного орошения. Но Доможаков не имел времени побывать везде и попросил свернуть к оврагам.
Самые большие овраги были среди холмов Овечьей степи. Приехали туда уже в сумерки.
— Урсанах, где же будем ночевать? — спросил Лутонин, видя кругом только острогранные скалы, крутые осыпи и узенькую, в один след, тропинку.
— Эко горе — ночевать негде! А люди жили…
Урсанах продолжал ехать. Тропа привела к довольно широкой площадке, открытой на три стороны, с четвертой стоял иссверленный непогодами ноздреватый утес. Там Урсанах остановился:
— Вот, нашли. Гостиница партизанская. Выбирай любой номер.
Действительно, в утесе было несколько пещерок и глубоких вмятин, вполне годных для ночевки.
— Даже дрова есть, — объявил Коков, освещая одну из пещер спичкой, а вздув другую, третью, сделал новые открытия: очаг, вокруг него камни для сиденья, в стенах пещеры железные крючья — вешалки, в углу — ржавый котел.
Расседлали лошадей, на голову каждой повесили торбочку с овсом, в пещере развели огонь и занялись ужином. Был он не хуже домашнего: жареное мясо, яйца, масло, горячий чай, который привезли в термосе, каждому едоку отдельная тарелка, вилка, чашка. Урсанах, как старый мастер по кострам — где только не приходилось ему разводить их! — регулировал огонь, чтобы дров брал поменьше, а тепла и свету давал побольше.
— Однако, твои, — сказал он Доможакову про дрова.
— Нет, скорее твои, — отозвался тот. Разговор повернулся к прошлому. Сначала вспоминал Урсанах:
— Год — не помню уж какой. По всей Сибири война. Кто — красный, кто — белый. Вдруг стали пропадать у бая Сукина табунщики. Сам пропадет да еще коней головы две-три угонит. Потом один такой пропавший приходит ночью ко мне и говорит: «Не бойся. Я не мертвец. Хочешь убедиться — неси, что в котле». Принес я. Там была каша. Он всю до дна съел и снова говорит: «Теперь поверишь, что мне холодно». Как тут не поверить: каши на двоих на весь день было. «Тогда привези дров», — и указал место. — Овечью степь. Привез я раза три, а потом он говорит: «Теперь иди за мной к нашему начальнику». И привел сюда. Начальник — вот он, — Урсанах положил руку на плечо Доможакову. — Совсем тогда молодой был, Поговорили мы, и стал ваш Урсанах партизаном. Когда дров привезу, когда узнаю, что наш бай делает. Вот начал он собираться куда-то, отделил тыщу самых хороших жеребцов и кобылиц, что было в доме, связал в тюки — и к седлам. «Ты со мной поедешь», — говорит мне. А я думаю: «Это как мой главный партизан скажет», — и к нему. Тот говорит: «Иди. А сзади мы пойдем тайно. Когда надо, я тебя криком филина звать буду».
Идем. Степь кончилась. Кругом тайга. Впереди горы. Баю это и надо. А батракам зачем? И начинают помаленьку шуметь: «Дальше не пойдем». Каждую ночь зовет меня филин. Подошли мы к горам. Снег, лед. Табуны не подкованы, дикие, полыхаются. Чуть метнулся конь и полетел вниз, задел другого, полетел и тот. Там же был первый бой. Страшное дело. Отбили мы половину табунов. Партизаны говорят мне: «Теперь гони их домой. Когда придет Красная Армия — сдай в нее». Я так и сделал.
Рассказ о погоне продолжал Доможаков. Партизаны догнали бая уже на другой стороне Саян. К тому времени от его табунов почти ничего не осталось. Зато партизанский отряд увеличился вдвое — постепенно все батраки от бая перешли к партизанам. Сукина, убитого в бою, подхватили за царь-халат и бросили в пропасть.
Оврагов было несколько десятков, и, как уверял Урсанах, каждую зиму вровень с краями задувало их снегом. Широкие, сухие теперь, русла, сделанные вешними потоками в приовражных котловинах, говорили о том же. Доможаков спросил, куда уходит овражная вода. Уходила она в Енисей.
— Значит, поймать ее можно только здесь. Вообще, весенний паводок на Енисее — такое расточительство! Если бы повернуть его в степи!..
От оврагов проехали к Камышовской плотине. Доможаков долго любовался прудом, который прихотливо раскинулся меж холмов и упрямо бил волнами о каменные берега. Над ним кружилась одинокая чайка. Откуда залетела она, зачем? Может быть, разведчик?
Затем осматривали перемычку, отделявшую Биженский пруд от соседней котловины.
— Я советую принять такой порядок: до заморозков направить все силы на подготовительные работы по оврагам и наледям, — говорил Доможаков, поеживаясь от холода. — Зима может грянуть в любой час.
— Пруд-то скоро будет вровень с плотиной, — вставил Степан Прокофьевич.
Но Доможаков не обратил на это внимания.
— Потом навалитесь на Камышовку!
— А когда же здесь? — вновь не утерпел Степан Прокофьевич.
— Уже дошел. Здесь надо взорвать. Долбить каменную перемычку ломом да лопатой, когда есть аммонал, — смешно. Начинайте с оврагов. С перемычкой я помогу вам.
И Доможаков перевел разговор на другое: предполагается устроить курсы инструкторов по орошению такими общедоступными средствами, как снег, вешние воды, малые реки. Сначала выбрали для этого Опытную станцию, но там невозможны широкие практические занятия: ни оврагов, ни малых рек, ни свободной площади. На конном заводе для курсов будет лучше.
— Подумайте, как разместить тридцать человек.
— Заниматься можно в клубе, для жилья выделить место в конторе, в заезжей.