меня прижал. Лучше смириться, ордену кровь не нужна, орден бы князю город оставил… Неужели вам крови мало!
— Ты заговорил иначе, боярин, — сказал Мажей. — Я с тобой всегда был, потому что верил. Может, я других городов не видал, — наши литовские городки по лесам раскиданы, — но пока орден на нашей земле, мне не жить. Мы орден не звали.
— Бороться тоже надо с умом, — стукнул кулаком по столу Роман. — Сегодня ночью они на приступ пойдут. Возьмут город, могут нас пощадить. Если мы поднимем руку на Альберта — они всех нас вырежут. И детей, и баб, и тебя, шут, и меня…
— Я убью епископа, — сказал Мажей.
— А я, дяденька, — сказал шут, — с тобой не согласен. Волки добрые, а овец кушают.
— Молчи, раб! — озлился Роман. — Я тебя десятый год кормлю и спасаю от бед. Кабы не я, тебя бы уж трижды повесили.
— Правильно, дяденька, — вдруг рассмеялся шут. — Зато я иногда глупость скажу, умные не догадаются. Рабом я был, рабом умру, зато совесть мучить не будет.
— Чем болтать, иди к княжне, — сказал Роман жестко. — Дашь ей приворотное зелье. Так, чтобы старуха не заметила.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— И это гений, — вздохнула Анна.
— А что? — спросил Кин.
— Верить в приворотное зелье…
— Почему же нет? И в двадцатом веке верят.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Иду, — сказал шут. — Только ты к немцам не убеги.
— Убью. Ты давно это заслужил.
— Убьешь, да не сегодня. Сегодня я еще нужен. Только зря ты епископа бережешь. Он тебе спасибо не скажет.
Шут подхватил склянку и ловко вскарабкался наверх.
Мажей вернулся к печи, помешивал там кочергой, молчал. Роман прошелся по комнате.
— Нет, — сказал он сам себе, — нет… Все не так.
Отрок присел у стены на корточки. Роман вернулся к столу.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Может, проследить за шутом? — спросила Анна.
— Мне сейчас важнее Роман, — сказал Кин.
— Поди сюда, Глузд, — сказал Роман, не оборачиваясь.
Отрок легко поднялся, сделал шаг. И тут же обернулся.
Роман резко поднял голову, посмотрел туда же.
Выскочил из-за стола. Мажея в комнате не было.
Роман бросился за печку. Там оказалась низкая, массивная дверь. Она была приоткрыта.
— Глузд, ты чего смотрел? Мажей сбежал!
— Куда сбежал? — не понял отрок.
— Он же с горшком сбежал. Он епископа убить хочет! — Роман толкнул дверь, заглянул внутрь, хлопнул себя по боку, где висел короткий меч, выхватил его из ножен и скрылся в темноте.
Отрок опасливо заглянул в потайной ход, и Анне показалось, что его спина растет, заполняет экран. Стало темно, — шар миновал отрока, пронесся в темноте, и тьма казалась бесконечной, как кажется бесконечным железнодорожный туннель, а потом наступил сиреневый дождливый вечер. Они были метрах в ста от крепостного вала в низине, заросшей кустарником. Между низиной и крепостью медленно ехали верхом два немецких ратника, поглядывая на городскую стену. На угловой башне тускло поблескивали шлемы стражников.
Вдруг в откосе низины образовалась черная дыра — откинулась в сторону дверь, забранная снаружи дерном. В проеме, пригнув голову, стоял Роман. Он внимательно огляделся. Дождь усилился и мутной сеткой скрывал его лицо. Никого не увидев, Роман отступил в черный проем, потянул на себя дверь. Снова перед глазами был поросший кустами откос. И никаких следов двери.
Кин вернул шар в подвал, на мгновение обогнав Романа.
Отрок, так и стоявший в дверях подземного хода, отлетел в сторону, — отшвырнув его, Роман метнулся к столу. Отрок подошел, остановился сзади. Роман схватил лист пергамента и принялся торопливо писать.
— Стучат, — сказал Кин. — Анна, слышишь?
В дверь стучали.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
20.⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Анна сделала усилие, возвращаясь в двадцатый век.
— Закрой дверь, — быстрым шепотом сказал Кин. — И хоть умри, чтобы никто сюда не вошел. Мы не можем прервать работу. Через полчаса я ухожу в прошлое.
— Есть, капитан, — сказала Анна тоже шепотом.
В дверях она оглянулась. Кин не отрывал глаз от шара. Жюль следил за приборами. Они надеялись на Анну.
За дверью стоял дед Геннадий. Этого Анна и боялась.
— Ты чего запираешься? — сказал он. — По телевизору французский фильм показывают, из средневековой жизни. Я за тобой.
— Нет, у меня голова болит, — сказала Анна. — Совершенно не могу из дома выйти. Легла уже.
— Как легла? — удивился Геннадий. — Воздух у нас свежий, с воздуха и болит. Хочешь, горчичники поставлю?
— Да я же не простужена. У меня голова болит, устала.
— А может, по рюмочке? — спросил дед Геннадий.
Нельзя было пускать его даже в сени.
— Нет, спасибо, не хочется.
— Ну, тогда я пошел, — сказал дед, не двигаясь с места. — А то французский фильм начинается. Эти не возвращались? Реставраторы?
— Нет. Они же на станцию уехали.
— А газика-то сначала не было, а потом взялся. Удивительное дело. Здесь газик разве проедет?
— Они с холма приехали.
— Ян говорю, что не проедет. Но люди приятные, образованные. Изучают наше прошлое.
— Я пойду, лягу. Можно?
— Иди, конечно, разве я держу. А то фильм начинается. Если надумаешь, приходи, я смотреть буду.
Наконец, дед ушел. Анна не стала дожидаться, пока он скроется за калиткой, — бросилась обратно в холодную горницу.
За время ее отсутствия сцена в шаре изменилась.
Шар взлетел на верхний этаж терема. В угловой комнате была лишь княжна Магда. Анна не сразу увидела, что на полу, скрестив ноги, сидит шут.
— Я слышала шум, — сказала Магда. — Начался приступ?
— А что им делать? Пришли к обеду, значит, ложку подавай. А коли блюдо пустое, а они голодные…
— Ты где научился польскому языку, дурак?
— Мотало шапку по волнам, — ухмыльнулся шут.
— Это правда, что твой хозяин сжег орденскую башню?
— Он и десять башен сжечь может. Был бы огонь.
— Он чародей?
— И что вам, бабам, в чародеях? Где щекочет — туда пальчики тянете. Обожжетесь.
— Везде огонь, — сказала княжна. Она вдруг подошла к шуту, села рядом с ним на ковер. И Анна поняла, что княжна очень молода, ей лет семнадцать.
— Я в Смоленск ехать не хотела, — сказала она. — У меня дома котенок остался.
— Черный? — спросил шут.
— Серый, такой пушистый. И ласковый. А потом нас летты захватили. Пана Тадеуша убили. Зачем они на нас напали?
— Боярин говорит, их немцы послали.
— Мой отец письмо епископу писал. Мы же не в диких местах живем. А в Смоленске стены крепкие?
— Смоленск никто не тронет. Смоленск — великий город, — сказал шут. — Нас с боярином Романом оттуда так гнали, что мы ничего