— Вы правы, — уже серьезно сказал король. — Ближе к делу, Хадсон, скажи нам, какое отношение имеет эта женщина к твоему столь необычному появлению здесь?
— Самое прямое, милорд, — ответил маленький Хадсон, — Я видел ее два раза во время моего пребывания в Ньюгете и поистине считаю ее своим ангелом-хранителем. Кроме того, после моего оправдания, когда я шел по городу вместе с двумя высокими джентльменами, которых судили вместе со мной, на нас напала чернь. Едва мне удалось занять удобный пост, давший мне преимущество над превосходящими силами противника, как вдруг я услышал божественный голос, который раздавался из окна позади меня: он убеждал меня укрыться в этом доме, что я и исполнил, уговорив также и храбрых моих товарищей, Певерилов, всегда внимавших моим советам.
— Это доказывает их ум и скромность, — заметил король. — Что же случилось потом? Говори короче, под стать своему росту.
— Некоторое время, государь, — продолжал карлик, — казалось, что не я был главным предметом внимания. Сначала какой-то человек почтенного вида, по похожий на пуританина, в сапогах из буйволовой кожи и со шпагой без темляка, увел молодого Певерила. Возвратившись, мистер Джулиан сообщил нам, что мы находимся во власти вооруженных фанатиков, которые, как говорит поэт, созрели для мятежа. Отец и сын предались такому отчаянию, ваше величество, что уже не внимали моим утешениям. Напрасно уверял я их, что чтимое мною светило в назначенный час воссияет и тем подаст нам знак к спасению. На все мои увещания отец лишь фыркал — «чушь!», а сын — «фу!», что свидетельствует о том, как бедствия действуют на благоразумие человека и заставляют его забывать приличия. Тем не менее оба Певерила, твердо решив освободиться хотя бы для того, чтобы уведомить ваше величество об угрожающей вам опасности, начали ломать дверь; я помогал им изо всех сил, дарованных мне богом и еще оставшихся после шести десятков прожитых лет. Но мы не могли, в чем, к несчастью, удостоверились на опыте, выполнить свое намерение так тихо, чтобы наши стражи не услышали. Они вошли толпою и разлучили нас, принудив моих товарищей, под угрозой пики и кинжала, уйти в какую-то другую, дальнюю комнату, а меня оставили и заперли одного. Признаюсь, это меня огорчило. Но, как в песне поется, чем страшнее тревога, тем ближе подмога, ибо дверь надежды внезапно отворилась…
— Ради бога, государь! — вскричал герцог Ормонд. — Прикажите какому-нибудь придворному сочинителю романов перевести бред этого несчастного на человеческий язык, чтобы мы могли его понять.
Джефри Хадсон гневно взглянул на нетерпеливого вельможу-ирландца и с достоинством заявил:
— Для бедного джентльмена довольно хлопот и с одним герцогом, но если бы я не был занят теперь герцогом Бакингемом, то не спустил бы такой обиды герцогу Ормонду.
— Умерь свою храбрость и свой гнев по нашей просьбе, могущественнейший сэр Джефри Хадсон, — сказал король, — и ради нас прости герцога Ормонда. Но более всего прошу тебя продолжить свой рассказ.
Джефри Хадсон прижал руку к груди и гордо поклонился королю, показывая, что готов повиноваться, не унижая, однако, своего достоинства. Затем он обернулся к Ормонду, снисходительно махнул ему рукою в знак прощения и скорчил ужасающую гримасу, что должно было означать улыбку прощения и примирения.
— С разрешения герцога, — продолжал карлик, — хочу пояснить, что под словами «дверь надежды внезапно отворилась» я разумел дверь, завешенную гобеленом, через которую внезапно явилось светлое видение — нет, скорее не светлое, а звездно-темное, как чудесная южная ночь, когда лазурное безоблачное небо окутывает нас пеленой, еще более прекрасной, чем дневной свет. Но я вижу нетерпение вашего величества — довольно об этом. Я последовал за моей сверкающей красотою проводницей в другую комнату, где лежало вперемешку оружие и музыкальные инструменты. Среди них я увидел и мое недавнее убежище — футляр виолончели. К моему удивлению, она перевернула футляр, нажала какую-то пружину, и я убедился, что он набит пистолетами, кинжалами и патронташами. «Это оружие, — сказала мне она, — предназначено для нападения нынче ночью на дворец неосторожного Карла. — Ваше величество простит мне, что я повторил ее слова. — Но если ты не побоишься влезть сюда, то сможешь спасти короля и королевство. Если боишься — молчи; я сама сделаю это». — «Боже сохрани! — вскричал я. — Джефри Хадсон не так малодушен, чтобы позволить тебе рисковать. Ты не знаешь, не можешь знать, как следует действовать в засадах и убежищах, а я к ним привык: я ютился в кармане великана и даже был начинкой в пироге». — «Тогда влезай сюда, — сказала она, — и не теряй времени». Признаюсь, повинуясь ей, я чувствовал, что мой пыл несколько охладел, и даже сказал, что предпочел бы дойти до дворца на своих ногах. Но она ничего не хотела слушать, торопливо отвечая, что меня задержат, не допустят к вашему величеству, что я должен воспользоваться этим способом проникнуть во дворец и рассказать обо всем королю, — пусть он будет настороже, и больше ничего не нужно, ибо если секрет раскрыт, то весь план уже рухнул. Я мужественно распростился с дневным светом — к тому времени он начал уже угасать. Она вынула из футляра оружие, положила его в камин и заставила меня влезть в футляр. Пока она запирала меня, я молил ее предупредить людей, которым она меня доверит, быть осторожнее и держать футляр вертикально. Но не успел я договорить, как остался один в полной тьме. Вскоре пришли какие-то люди. Из их разговора я узнал, что они немцы — я немного понимаю по-немецки — и состоят на службе у герцога Бакингема. Старший из них объяснил остальным, как вести себя, когда они вооружатся спрятанным оружием, и — я не хочу причинить вред герцогу — приказал и пальцем не тронуть не только особу короля, по и его придворных, и защищать всех присутствующих от фанатиков. В остальном же им было приказано разоружить стражу и овладеть дворцом.
Король казался смущенным и задумчивым. Он попросил лорда Арлингтона проследить, чтобы Селби потихоньку проверил содержание других футляров с музыкальными инструментами, и затем дал знак карлику продолжать рассказ, время от времени озабоченно спрашивая его, совершенно ли он уверен, что слышал имя герцога как предводителя или покровителя этого заговора. Карлик отвечал утвердительно.
— Эта шутка зашла слишком далеко, — заметил наконец король.
Карлик далее рассказал, как его отнесли в часовню, где он слышал конец разглагольствований проповедника, о содержании которых он уже упоминал. Слова, сказал он, не могут выразить весь ужас, охвативший его, когда ему показалось, что, ставя в угол инструмент, его хотят перевернуть. Тут слабость человеческая легко могла бы восторжествовать над его преданностью, верностью и любовью к его величеству и даже над страхом смерти, неизбежной, если бы его обнаружили. Он сильно сомневается, заключил он, что мог бы простоять долго вверх ногами и не закричать.