После санации их разделили и развели по отделам. В тридцать второй вместе со Стасом отправились трое, в том числе — боксер. По дороге охранник зачитывал внутренние правила.
Нельзя громко разговаривать, как-либо бурно проявлять эмоции, упоминать где-либо прежнее имя. Обращаться друг к другу только по номерам. Имя — вообще одно из главных табу. Нельзя употреблять определенные слова и жесты — их список есть в бараках. Нельзя сидеть, если стоит кто-то из настоящих работников, исключение — рабочий процесс. Категорически запрещено любое нарушение режима: через полминуты после отбоя не будешь в койке — наказание. Нельзя читать, смотреть, слушать книги, фильмы, музыку, кроме тех, что одобрены администрацией и предлагаются к ознакомлению в выходные и сокращенные дни. Запрещено недоносительство — если по какой-то причине рабу становится известно о нарушении, о котором неизвестно охране, он обязан о нем доложить. Категорически запрещены любые сексуальные действия как между рабами, вне зависимости от пола, так и мастурбация. И еще многое, многое запрещено…
Наказания — увеличение времени работы на корпорацию на срок от недели до месяца в зависимости от проступка, плюс телесное наказание в зависимости от проступка. Телесное наказание распространяется на весь барак, увеличение времени работы — только на провинившихся. За некоторые проступки — карцер.
Раз в неделю — укороченный день, двенадцать часов работы вместо обычных пятнадцати, разрешен просмотр фильмов, прослушивание музыки и чтение книг. Раз в две недели — выходной день, разрешены фильмы, книги, музыка, компьютерные игры. Раз в месяц — доступ к специально нанятой проститутке на час.
Слушая все это, Стас все отчетливее понимал, что у него нет ни единого шанса. Даже пять лет в таких условиях лишат способности думать, а учитывая то, что срок еще увеличится, и не раз… И в то же время, чем ясней становилось, что выжить и выйти отсюда — невозможно, тем больше крепла уверенность Стаса в том, что он — выживет и выйдет. Вне зависимости от чего бы то ни было.
Барак оказался помещением общей площадью около двадцати квадратных метров. Вдоль стен стояли двухэтажные койки — две справа и три слева, между ними оставался проход чуть меньше метра шириной. Справа от двери — шкаф. Больше в бараке не было ничего — и никого.
— Рабочий день закончится через час. Оставайся здесь. Завтра пойдешь на завтрак со своим бараком, после завтрака — с ними же на работу. Подойдешь к старшему смены, назовешься, он определит твою работу. Вопросы есть?
— Да, — ответил Стас, уныло обозревая обстановку. — Разрешите спросить?
— Спрашивай.
— Рабочий день — четырнадцать часов. Завтрак, обед, ужин — суммарно полтора часа. На всякое прочее — еще полчаса. Сон — шесть часов. Остается еще два часа. Что разрешено в них делать?
— Чего ты хочешь? — Спокойствие и вежливость охранника насторожили бы кого-то другого, но Ветровский ощущал — тот вполне искренен. Ему почему-то все еще везло.
— Учиться. Я осужден на пять лет. Значит — не выйду отсюда. Тогда почему бы не добиться чего-то лучшего, чем это? — Он красноречиво обвел рукой серый барак.
Охранник почему-то помрачнел, отстранился.
— Завтра возьмешь у старшего смены бумагу, напишешь заявление на имя Аркадия Венедиктовича. Он решит, — сухо сказал он. — Еще вопросы есть?
— Да. Выходные и укороченные дни — их обязательно проводить со всеми или можно тратить на учебу?
— Если разрешат учебу — можно. Кроме того, если хорошо себя покажешь — два часа в день вместо работы можешь учиться. Учти — проверять будут строго. Узнают, что отлыниваешь — можешь не пережить наказания.
— Спасибо, — искренне сказал Ветровский.
Охранник вышел, замок камеры тихо щелкнул.
Стас остался один.
Сегодня выдался на редкость тяжелый день. Уже к ужину тридцать два-шестнадцать-восемь чувствовал себя так, будто отпахал без отдыха часов двадцать. В четвертом бараке, вместе с которым работал его десяток, не хватало двух номеров, в его собственном шестнадцатом не хватало одного, а работы на них взвалили, будто трудились не два увечных десятка, а три полных.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тридцать два-шестнадцать-восемь бросил взгляд на большие часы, висевшие над дверями зала — без пяти одиннадцать. Еще пять минут — и все. Пойти в барак, занять свою койку и лечь спать. Послезавтра — укороченный день, можно будет посмотреть фильм — тридцать два-шестнадцать-два, у него укороченный был вчера, говорил, что в фильмотеке появился новый классный детективный боевик германского производства. Или просто пойти поспать?
— Восьмой, ты о чем думаешь? — рявкнул тридцать два-шестнадцать-четыре, старший их барака.
Восьмой поморщился.
— Полминуты до конца. — Он указал на часы.
— Вот и работай до последней секунды! — громко сказал Четвертый, косясь в сторону. Восьмой проследил за его взглядом и увидел начальника смены. Понятно, просто выслуживается. Скорей бы уже с ним что-нибудь случилось! Четвертый со своим желанием получить повышение достал весь шестнадцатый барак, а когда поступивший месяц назад новенький, немолодой мужчина тридцать два-шестнадцать-семь, оступился и упал, скинув на пол блок питания компа, за что все получили наказание, Четвертый его уже в бараке избил до потери сознания. На следующий день Седьмого забрали, и десяток опять оказался в урезанном составе.
— Все, окончание рабочего дня. Выключайте компы, и на выход.
Конвой ждал за дверями. Восьмой привычно сомкнул за спиной руки, ощутил, как прижались друг к другу магнитные наручники.
Девять рабов под прицелом дистанционных парализаторов — во внутренних помещениях корпорации запрещалось использование плазменного оружия — быстрым шагом двинулись в сторону своего «дома». Восьмой шагал сразу за Четвертым, смотрел ему в спину и думал о том, что он всерьез желает Четвертому удачи — ведь тогда тот уйдет на повышение, и главным по бараку станет кто-то другой. Возможно, даже сам Восьмой. Впрочем, он не слишком-то хотел становиться старшим — слишком большая ответственность. Но избавиться от Четвертого хотелось всерьез.
Перед дверью барака конвоир предупредил:
— У вас новенький. Ты, — он ткнул пальцем в Восьмого, — объясни ему правила. Завтра пойдет с вами, покажешь его старшему смены. Пусть распределит. Понял?
— Да, — ответил Восьмой. Черт. Вот и накрылся отдых из-за очередного придурка. Он уже не помнил, что буквально десять минут назад жалел о ненаполненности барака.
Новенький оказался совсем молодым парнем, едва ли лет восемнадцати. Кареглазый, светлокожий, худощавый, но на вид вполне здоровый, хоть и явно изможденный после КПЗ, тестирования и всей сопутствующей тягомотины. Держится скованно, но не боится… странно, здесь все боятся, а он — почему-то нет.
— Тридцать два-шестнадцать-семь, — не спросил — утвердил Восьмой.
— Да. А ты…
— Восьмой. Ты — седьмой. Чтобы не выговаривать, — короткими, рублеными фразами объяснил он. — Ясно?
— Да. Охранник сказал, ты объяснишь, как здесь… — Он скривился.
— Живут. Здесь живут. И работают. И ты будешь работать. Проступок — накажут всех. Потом все накажут тебя. Понятно?
— Вполне.
— Вопросы есть?
— Какая койка свободна?
— Эта. — Восьмой указал на верхнюю полку у двери. Сам он жил на следующей.
— Спасибо, — сказал Седьмой. Подошел к ярусу, скривился. — Вот черт…
— Что такое?
— У меня ребро сломано.
— Почему?
— Провокатор в машине избил. Я его раскрыл.
— Ну и дурак. Тебе какое дело было? Раскрыл, значит, не поддался бы, — с удивлением заметил Девятый, немолодой уже инженер.
— Кто-нибудь мог поверить, вляпался бы, — пожал плечами Седьмой. — Мне несложно было предупредить. И я не думал, что его так открыто выпустят и позволят меня избить.
— А если бы знал? — с интересом уточнил Третий, бывший преподаватель математики.
Седьмой на несколько секунд задумался:
— Все равно предупредил бы.