долженствовавшая послужить им как бы справедливым возмездием за их поступок.
По мере того как они подвигались вперед, зной становился все сильнее и сильнее. Наконец он сделался прямо невыносимым. Темнокожим было уже не до беготни за какой-либо добычей. Они примолкли, насупились и еле передвигали ноги… В этом раскаленном воздухе самое незначительное напряжение становится не под силу, и люди, вместо того чтобы тащить бечеву, вяло волочили ее за собою по песку.
Плот поэтому тоже еле-еле тащился. Заметив, в чем дело, баас прикрикнул на бечевщиков. Темнокожие нехотя натянули канат и прибавили было шагу, но тут вдруг случилось нечто странное. Дикари внезапно выпустили из рук канат и с громкими криками принялись прыгать, точно сумасшедшие, потрясая изо всех сил ногами и руками. Казалось, все они внезапно подверглись пляске св. Витта.
Очевидно, эти конвульсивные движения и крики вызывались болью — другого объяснения быть не могло. Одни из бечев-щиков попадали на землю и стали кататься по песку, другие ударились бежать вдоль берега, а некоторые прямо бросились в воду и поспешно поплыли к плоту, точно спасаясь от невидимого врага.
— Что с ними?.. В чем дело? — спрашивали путешественники, изумленно поглядывая друг на друга.
Но когда пловцы приблизились к плоту и вскарабкались на него, загадка объяснилась. Оказалось, что на них напали целые мириады пчел.
Это случилось вот каким образом. Канат, тянувший плот, задел за громадный улей, устроенный в песке, и разрушил его. Рассвирепевшие насекомые, увидев все свои труды погибшими в один миг по милости людей, с остервенением накинулись на них всей массой и моментально изжалили им все тело. Особенно досталось готтентотам, у которых голова не защищена такой густой растительностью, как у кафров, напоминающих своей волнистой, похожей на шерсть шевелюрой баранью волну. Вот почему все готтентоты и побросались в воду. Хотя часть пчелиного роя и полетела за ними, но, боясь воды, ничего не могла им сделать.
Жужжание разъяренных пчел было так сильно, что напоминало собою скорее шум мельничных колес.
Глядя на комичные прыжки, кувырканье и гримасы оставшихся на берегу дикарей, молодежь хохотала до слез. Даже чувствительная и добрая Катринка не могла удержаться от смеха, говоря, что Бог вполне справедливо наказал этих дураков за бесполезное убийство бедных секретарят.
Но скоро и всем стало не до смеха.
Последовавшие за пловцами пчелы набросились на плот и энергично атаковали всех находившихся на нем. Защищаться от этой крылатой и так хорошо вооруженной армии не было никакой возможности. Все заметались взад и вперед как угорелые. Испускали крики, отмахивались чем попало, закрывали лица руками, платками, шляпами, но спастись от назойливых насекомых было трудно. Даже старшие буры поневоле вышли из своей всегдашней флегмы и, забыв свои лета и достоинство, прыгали и скакали не хуже молодых и дикарей.
Смятение и шум на плоту достигли таких размеров, что издали можно было подумать, не едет ли это целая колония сумасшедших или бесноватых, так как причину, вызвавшую эту отчаянную суетню, можно была видеть и понять только вблизи.
Битва с пчелами продолжалась минут двадцать. Наконец удовлетворенные неприятели удалились, празднуя веселым жужжанием свою победу, а побежденные принялись оглядывать друг друга и с трудом узнавали знакомые черты. Результаты нападения пчел были несравненно ужаснее последствий, оказавшихся после атаки москитов. У всех вспухли щеки, носы и подбородки. Глаза из-за этих опухолей были едва заметны и с трудом открывались. Лбы украсились громаднейшими волдырями. Шеи, руки и другие открытые части тела представляли собою нечто вроде багровых подушек. Зуд был положительно нестерпимый.
Даже Грэ, обезьянка Катринки, не была пощажена: на обеих щеках у нее красовалось по громадной шишке. Желая хотя кому-нибудь отомстить за свое ранение маленькими неприятелями, с которыми она во все время их нападения вела яростную битву, обезьянка вцепилась в волосы Андрэ и изо всей силы дергала за них.
В прежнее время молодой человек непременно отколотил бы ее за эту проделку, но теперь он удовлетворился только тем, что высвободил свои волосы из ее цепких лапок и прогнал ее от себя. Обезьянка укусила ему руку и, показав язык, удалилась прочь; даже и это он оставил без внимания.
Вообще молодой человек в последнее время сильно изменился к лучшему; это замечалось всеми его товарищами.
Никто только не заметил, с какого именно времени начала совершаться в нем эта благодетельная перемена. Но мы по секрету можем сообщить читателю, что перерождение его началось именно с того самого дня, когда он конвоировал женщин по пути от оврага к моване и дорогою долго беседовал с Мейстьей.
С этого дня он старался быть как можно чаще в обществе белокурой красавицы и сделался даже лучшим другом Пита. Ревновать его к Катринке он уже перестал.
Через сутки все слишком заметные следы укушений пчел пропали, и никто не вспоминал бы о нападении насекомых, если бы Катринка по временам не находила нужным напомнить темнокожим дикарям, как строго наказывает Бог за всякую бесполезную жестокость, выбирая орудием для своей справедливой кары даже таких незначительных с виду насекомых, как пчелы. Хотя это насекомое и очень мало, но бороться с ним, как оказалось, гораздо труднее, чем с буйволами и слонами, даже львами и тиграми.
Вероятно, кафры и готтентоты поняли толкование молодой девушки. Больше они во всю дорогу уже не трогали беззащитных и беспомощных существ.
Глава XXI
ОХОТА НА ГИППОПОТАМОВ
После опасного происшествия с крылатыми воинами бечевщики стали осторожнее и зорко всматривались, не попадется ли опять колония пчел или других таких же свирепых насекомых.
Им, впрочем, недолго пришлось тянуть лямку. На следующий же день плот снова попал в глубокий фарватер, бечевщики были призваны обратно на плот, и быстрое течение по-прежнему понесло его по направлению к устью Лимпопо.
Свертывая канат, готтентоты и кафры мысленно молили своих богов избавить их от горькой необходимости тянуть на нем плот. Тяжелая работа эта им страшно надоела, особенно после приключения с пчелами.
Желание их,