Викинги поняли, что они объехали землю фиордов. Где они? Не Гандвик ли это — таинственное море колдунов, о котором никто ничего не знал?
В воде теснились стада неисчислимых китов и кашалотов. А птицы, тюлени, моржи летели и плыли прямо на юг. Эстольд посоветовал оторваться от пустынного, безлюдного берега и последовать примеру животных. На пятый день с того утра, когда флотилия вошла в Гандвик, с высокой мачты «Дракона» был замечен берег и на воде — несколько лодок, похожих на лапонокие.
Глава десятая
Две тяжело груженные расшивы спускались вниз по реке Ваге. Поморянский старшина Одинец с товарищами — кузнецами, подмастерьями и работниками — возвращался из поездки за железной землей.
Идет одиннадцатое лето с того времени, как Доброгина ватага новгородских повольников вышла на Вагу из Черного леса. Железная земля — руда была найдена умельцами на болотах выше, если считать по Ваге, памятных острожков с пушниной, подаренной ватаге первым старшиной Доброгой.
Уже восьмое лето расшивы поморянских и других кузнецов приходят на железные болота. Место известное, обжитое. Стоят избушки, чтобы было где спать в рабочие недели, и берестяные вежи биарминов, которые тоже собирают руду. Здесь хранится рудная снасть: широкие, долбленные из комлей ступы, тяжелые песты. Для осушения болот прокопаны канавы.
Всё лишнее — листву, щепу, корешки и перегной — выжигают из руды на кострах. Золу тщательно толкут в ступах и веют деревянными лопатами. В остатке, в крепком черном порошке, скрывается железо. Порошок собирают в лубяные короба и грузят в расшивы.
Этой весной досадливые затяжные дожди мешали поморянам прокаливать и веять руду. Семейным, домовитым людям хотелось поскорее попасть домой, и они гребли вниз по течению без остановок, без заездов к знакомым и родичам.
Пробежали мимо места, названного Доброгиной заимкой, против которой было выжжено первое памятное поле, огнище по старому сухостою. Местные жители подплывали к расшивам на лодках побеседовать с поморянами.
Близ мыса, где новгородцы впервые встретились с биарминами и счастливо подружились с отцом жены Яволода, Бэвы, у слияния Ваги с Двиной, устроился второй починок, побольше первого.
Вскоре поморянские расшивы прошли мимо третьего памятного места, где повольники сражались и мирились с биарминами. Здесь, на двинском берегу, отдали душу восемь повольников, с которыми уснул и Радок, брат ненаглядной для Одинца Заренки.
Одинец торопил расшивы: ему было тошно, он стосковался вдали от своего двора. Поморянского старшину все почитают, все любят. И на поморье и на Двине нет у него врагов и недоброжелателей. Ему как будто в жизни удалось всё. Однакоже он невесел. Почему? Об этом трудно рассказать, он и сам об этом не сказал бы.
Как бы человека ни мучила жажда, как бы ни томил голод — утолил их и забыл. Но чем Одинец утешит беспокойное сердце?
Вскоре расшивы достигли Колмогор — местности, откуда нижнее течение Двины разливалось протоками, разделенными островами. Здесь расположилось самое большое поселение, Колмогорянский пригородок. Новгородцы привыкли звать пригородами или пригородками все свои города, кроме самого Новгорода. «Колмогоры» — биарминовское слово, и оно вошло в язык новгородцев, как и все названия новых для пришельцев мест.
В Колмогорах нашлись отличные места для пашен, хорошие луга для нагула скота, доброе сено на зиму. Одинец помнил, как ватажники первый раз спускались к морю, помнил каждое слово Доброги. Явился бы первый старшина и порадовался вместе со всеми… Прочно осели новгородцы на новых местах, нашли не только железную руду, но и удобные речные пути-переволоки к Новгороду.
Ниже Колмогор Двина еле течет, а в приливную морскую волну и совсем останавливается. Близится поморянокий городок.
Городок Усть-Двинец стоял на месте первого острожка, поставленного при Доброге. Поморяне так и не построили укрепления, о котором заботился Доброга. Старый ров завалился, а бревна с тына люди понемногу растащили для других дел. С биарминами дружили и не думали ссориться, а никого другого здесь, на краю света, не было и быть не могло.
Тем, кто знает новгородскую жизнь, просторный и богатый двор поморянского старшины Одинца сильно напоминал двор знатного железокузнеца Верещаги. Такого же вида теплые избы и клети, такое же мощенье двора плахами и крытый второй двор. Углы строений резаны в новгородский крюк и в прочную кривую лапу.
Дворы Карислава, Яволода, Вечёрки, Янши и других тоже были очень похожи на новгородские. Поморянское строение рубилось из сосны да ели, а новгородское — из дуба. Для взора в этом-то и была, пожалуй, главная разница…
Но всё же в укладе жизни у поморян есть большие отличия от Новгорода. Во дворе Верещаги живут его младшие братья с семьями, женатые сыновья, дочери с мужьями. Немало нанятых подмастерьев и работников, но своих кровных — больше.
А у Одинца было бы пусто, не поселись с ним одним родом его бывшие первые подмастерья — биармины Онг, Тролл и Волту. Они обрусели и прижились к главному мастеру. Из четырех первых биарминов, постигших все тайны новгородского железного умельства, отстал один Расту. Овладев мастерством, он жил со своим родом по морю, на закат от Усть-Двинца.
На дворе Одинца нашлось место и для Гинока — одного из первых повольников, который, как Яволод, женился на доброй, миловидной биарминке и через жену породнился чуть ли не с четвертью всех биарминов.
Биармины уже не молятся железу. Водяные люди хорошо пообзавелись топорами, теслами, гарпунами и всей прочей железной снастью и оружием. По примеру новгородцев, биармины научились по-настоящему обрабатывать дерево.
Усть-двинецкие поморяне выбежали к пристани встречать старшину и своих, всем людством дружно выносили тяжелые короба с рудой и уставляли их на телеги.
Одинцов двор богат, но что хозяину в богатстве! Он не искал богатства, не гнался за ним — оно само пришло.
Тому минуло шесть лет, как Одинец ходил за переволоки, в Новгород, и отдал старшинам виру, что на нем тяготела за убийство нурманнского гостя Гольдульфа.
Одинец ступал чужаком по мощеным улицам и площадям города и недолго загостился у тестя, Верещаги. Его тянуло поскорее вернуться домой, к двинским и морским берегам, к Заренке… И Заренка не просила мужа подольше погостить у кровных.
Отрезанный ломоть не пристает к караваю — у родительского очага быстро холодеет место, оставленное девушкой. Самой же ей любо быть хозяйкой и править своим домом. Заренка держала свой дом властной рукой, жена Гинока и другие биарминки ей ни в чем не перечили. Жизнь шла без свар и помехи, твердым русским порядком и уставом.