Читать интересную книгу Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Владимир Иванович поднялся, глянул по сторонам, посмотрел на кровать, улыбнулся и хлопнул сына по плечу… Ильи там не было… Были одеяло и подушка, уложенные в форме человеческого тела, укрытые дедушкиным шелковым флагом. Владимир Иванович наклонился. Поблескивали золотом серп и молот. Печенкин смотрел перед собой внимательно и тупо, как бык при виде красной тряпки, наливаясь кровью и яростью.

– Россия… Революция… Революция… Россия, – зашептал Владимир Иванович, пытаясь себя удержать, но это не удавалось, он уже не справлялся с собой. – Россия! Революция! – закричал он, словно жалуясь на свою страшную, невыносимую, смертельную боль; сунул руку под пиджак, выковырнул из-под него беретту и всадил в алый шелк флага и золото серпа и молота сплошную длинную очередь, дырявя ткань замысловатым абстрактным узором, наполняя окружающее пространство сизым дымом, пылью и вонью горелой ваты. Тут что-то страшно зашумело, и Печенкин инстинктивно обхватил руками голову, испуганно присел… Голуби – их много здесь оказалось, – громко хлопая крыльями, ошалело метались в замкнутом пространстве чердака, пока не наткнулись на открытое окно… Сразу все стихло. Владимир Иванович подбежал к окну удостовериться – точно ли это были голуби, но их уже и след простыл…

Внизу бежали к «Октябрю» люди, и первым – Рыжий с черной автоматической винтовкой. Владимир Иванович успокаивающе поднял руку и крикнул:

– Всё в порядке! Это я так.

Люди остановились, глядя вопросительно, ожидая приказаний.

– Слышишь, Женьк, ты там Илью нигде не видел? – озабоченно спросил Печенкин.

Рыжий мотнул отрицательно головой и задал тот же вопрос стоящим рядом. Они тоже не видели Илью.

– Ну ладно, – махнул рукой Владимир Иванович, повернулся и глянул на кровать.

Флаг сполз…

Флаг сполз почти до самого пола…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска…

Печенкин обернулся, испуганно посмотрел в окно. Люди уходили, разговаривая меж собой…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было сильно наклониться…

Это было просто – наклониться, так просто, что Печенкину даже смешно стало от такой простоты, и он хохотнул и стал наклоняться – сначала быстро, потом медленно и остановился на полпути…

Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было опуститься на колени. Это было еще проще, чем наклониться, – опуститься на колени, но колени почему-то не гнулись. И Владимир Иванович понял, что никогда в жизни не сможет заглянуть под кровать.

Силы оставили Печенкина, окончательно оставили, и, чтобы не рухнуть здесь же, он успел сделать пару шагов и упал на кровать. Железная сетка страшно заскрипела под ним, загудела ржавыми волнами и долго успокаивалась. Потом все стихло.

Владимир Иванович попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Хотел что-то сказать, но тоже не получилось. И тогда он опустил руку, как это иногда делают, когда едут в поезде в одном купе двое: один на верхней полке, другой – на нижней, и тот, кто лежит на верхней, опускает руку, а тот, кто лежит на нижней, своей рукой дотрагивается до нее.

Никто не дотронулся.

Владимир Иванович вспомнил вдруг мучивший его все последнее время вопрос, спросил:

– Какое сегодня число, не знаешь? – И, не дожидаясь ответа, подытожил: – Никто не знает… Но вот что интересно! – воскликнул он. – Раньше думалось: будут людям хорошо платить – будут хорошо работать… Ни фига!

Никто эту мысль не оспорил и никто не поддержал…

– Мы не белые, мы не красные, мы придонские! – выкрикнул Печенкин, подгибая под себя ноги и втягивая голову в плечи, а руки его при этом тянули на себя алый стяг. – Работать… это… дело… мешает… – проговорил он, с трудом выдавливая из себя последние слова, с головой заворачиваясь в красное, прячась от всех, окукливаясь.

За окном серело – то ли утро было, то ли вечер…

То ли весна стояла, то ли осень…

То ли жизнь, то ли уже не жизнь.

1999

Андрей Немзер. Путь, боль и надежда Валерия Залотухи

Издавна и, похоже, неискоренимо в литературных журналах существует традиция – составлять первую (в ежемесячниках – январскую) книжку с особым тщанием. В частности, печатать в ней сочинение (желательно – роман) либо писателя широко известного и харизматичного, либо, так сказать, нового Гоголя. «Великий поход за освобождение Индии» был опубликован в № 1 «Нового мира» за 1995 год.

Странная фамилия Залотуха (опечатка, что ли?) не говорила мне (тогда занимавшемуся современной словесностью довольно плотно) ровным счетом ничего. Полагаю, что большинству моих коллег тоже. Пишу «большинству», поскольку в принципе допускаю, что кто-то из литературных критиков не только азартно смотрел современное российское кино, но и запомнил фамилию сценариста (не режиссера и не актера!) фильмов «Садовник» (1987), «После войны – мир» (1988), «Это мы, Господи!» (1990), «Танк “Клим Ворошилов – 2”» (1990), «Макаров» (1993). Я же до кинематографа никогда охотником не был. Немногим раньше слышал я, как перекидывались шутками по поводу «Макарова» кинообозреватели газеты «Сегодня» (сидели сотрудники отдела «Искусство» в одной комнатушке, что называется, друг у друга на головах), но никак впервые читаемый «Великий поход…» с этими разговорами не связывал. Хотя привкус «важнейшего из искусств» почувствовал в первых же строках.

Нет, не был я идеальным адресатом «Великого похода…». Слишком «киношно», слишком небрежно, слишком много всякой всячины понаворочено… Но чем дальше я продвигался по тексту, а лихие казаки по фантастической Индии, тем больше брало за душу странное повествование, поначалу казавшееся еще одним коммерческим проектом. И хотя, добравшись до финала, я преисполнился глубокой симпатией к прежде неведомому сочинителю, первоначальное чувство скептического раздражения оставило меня не вполне. Что и сказалось в тексте тогдашней моей рецензии. Вот что было написано в январе 1995 года:

По всем законам, канонам и резонам предприятие Валерия Залотухи должно было ухнуться, хряпнуться и накрыться медным тазом. Так случилось со всеми умниками, что старательно мечтали о крутых бестселлерах и аккуратно выдавали эти мечты за литературные факты. А Залотуха взял да и сделал из подручного материала если не бестселлер, то что-то похожее.

Главное, что я почему-то угадал (сам не вполне понимая, что говорю), – формула взял да и сделал, определившая жизненную стратегию Залотухи. То, что много лет назад могло мниться легкомыслием, оказалось бесстрашием художника. Ровно тем бесстрашием, которое уже позволило осуществиться повести «Макаров». (Увы, не знал я в 1995 году пророческой – ох, для многих – истории поэта, одновременно соблазненного и устрашенного «прекрасным новым миром».) Ровно тем сочетанием смелости и своего рода упрямства, что позднее обусловило появление «Мусульманина», «Последнего коммуниста», «Свечки». Взял да и сделал.

Вспомним, сколько по-настоящему хороших (как бы они ни заблуждались, безобразничали, грешили) людей описано в сочинениях Залотухи. Явно больше, чем дурных. Разве не раскаивается в затянувшихся беспутствах герой повести «Отец»? Разве не стремится он всей душой помочь юнцу, которого принимает за сына? Разве не грезит этот шпаненок о человеческой – нормальной – жизни? Разве не являет в конце концов буквально былинный героизм комический экипаж танка «Клим Ворошилов – 2»? Разве не симпатичны многие (да почти все!) персонажи повести «Платки»? (Ага, почти как их недальние соседи из «Мусульманина», что раньше или позже разобрались бы с бусурманским праведником. Сделав палачом «почти уверовавшего» офицера-афганца, Залотуха, разумеется, решал много задач. Но, кроме прочего, этим сюжетным ходом он не допустил до греха душевно искалеченных мужиков и баб. Хороших – при всех их «качествах» – людей, что остались бы таковыми и угробив Колю Иванова.) Разве не хорошего жаждут отец и сын Печенкины – герои истории о том, как теоретически обоснованное отцеубийство привело к «случайному» сюжетно, но совершенно закономерному по сути сыноубийству? Это «Последний коммунист», содержание которого, наголову круша обманку названия, напоминает неизбывную мудрость старой поговорки: последняя только у попа жена. Куда ни кинь (вплоть до «Свечки»), всюду хорошие люди и чудовищная, больная, расчеловеченная жизнь.

Может, пережимаю? Все-таки в финале «Макарова» поэт не кончает с собой, а пытается избавиться от своего злокозненного огнестрельного двойника. Если и не всучит его рассказчику (Бог милостив!), то в реку бросит (в урну никак нельзя)… Домой вернется – к любящим жене и дочери, к заговорившему сыну… Друг Вася деньжатами поможет (добыв их неизвестно откуда)… Глумливая телепередача, декадентствующая шлюха, бизнес-бандитские разборки и постмодернистские проекты забудутся, как страшный сон… И будет чудесная интеллигентная стихолюбивая семья жить-поживать да добра наживать. В высшем, разумеется, смысле, поелику не в деньгах счастье. Не уехала же в Америку героиня «Платков» Аня! Заглушила любовь к заморскому принцу (русскому американцу, готовому стать русским русским), осталась верна Богом данному здешнему мужу – прямо как Татьяна Ларина, хотя никакой Генка не генерал. Платочную фабрику, увы, надолго закрыли, но потом вроде бы купили японцы – стало быть, всё наладится. Славные старики, к сожалению, умерли, но ведь на том мир стоит, по-другому не бывает. Конечно, книгу о невероятных платках написал отбывший восвояси американец Иван Фрезински, но ведь была она «переведена и издана у нас, правда небольшим тиражом.