лугу блуждая,
Мертвою пала, в пяту уязвленная зубом змеиным.
Подруги – нимфы, наяды, дриады – громко оплакивают ее. Это значит, что плачет вся природа. Плачет и Орфей. Он поет. Птицы, умные олени его слушают. Вергилий говорит:
Он пел о ней, когда вставало солнце,
Он пел о ней, когда солнце садилось.
Но этим не вернуть любимой подруги. И вот он решает спуститься в преисподнюю, в царство теней, к владыке этого царства, мрачному богу Аиду и его супруге Персефоне. Он обращается к ним с песней:
Вот и хотел перенести его, неизмеримое горе,
Долго, как муж, я боролся.
Но любовь разбивает мне сердце.
Я не могу жить без Эвридики.
И теперь я молю вас, ужасные, святые божества…
Отдайте ее мне, любимую жену,
Отпустите ее и верните ей слишком рано
Отцветшую жизнь.
Но если это не может быть,
Примите и меня в число мертвецов,
Никогда без нее я не вернусь [670].
И происходит чудо. Все плачут. Плачут бескровные тени – мертвецы. Даже по щекам ужасных эвменид, в волосах которых извиваются темно-синие змеи, потекли слезы. Аид и Персефона, не знавшие никогда жалости, теперь ее испытывают. Персефона призывает тень Эвридики. Это победа любви над смертью, жалости над бесстрастием. Но ставится условие:
Возьми ее, но знай: только если ты не взглянешь
на ту, кто последует за тобой, только тогда она
будет твоей. Если же ты слишком рано оглянешься,
то ее не увидишь больше.
Но мы уже знаем, что в фольклоре запрет нарушается. Овидий рассказывает о возвращении их так:
Вот уж в молчаньи немом по наклонной взбираются оба
Темной тропинкой крутой, беспросветною мглою покрытой,
И уже были они от границы земной недалеко —
Но убоясь, чтобы она не отстала, и в жажде увидеть,
Взор обратил он, любя, и тотчас супруга исчезла.
(X, 53–57)
У Вергилия Эвридика говорит:
И меня, твою несчастную супругу, и тебя, Орфей, погубило
твое безрассудство! Вот уже меня призывает обратно
беспощадный
рок, и мои залитые слезами глаза уже снова застилает сон.
Прощай! Великая ночь охватывает меня и уносит с собой,
я могу только протянуть к тебе мою бессильную руку, но я
не могу больше быть твоей![671]
Так кончается это повествование. Об Орфее имеется еще другой миф – мы его касаться не будем. Орфей продолжает оплакивать свою любимую жену. Он не обращает внимания на женщин. За презрение к женщинам он растерзан менадами. Это литературное произведение по своей фактуре.
Совершенно ясно, что по существу перед нами не сказка, а миф, священный рассказ, в действительность которого верили. Греки верили в существование преисподней, верили в бога Аида и богиню Персефону, верили в существование наяд и нимф, страшных эвменид. Миф об Орфее и Эвридике был для них священной правдой.
Мифы зарождаются уже в первобытном обществе. Кстати, миф, подобный античному мифу об Орфее и Эвридике, имеется у североамериканских индейцев. Герой этого мифа – не певец, а обыкновенный человек. Когда у него умирает жена, он совершает очистительное омовение и проникает живым в царство мертвых. Он благополучно, несмотря на различные препятствия, приводит свою жену обратно.
Как я уже сказал, с появлением в человеческом сознании и в человеческой культуре богов миф становится рассказом о божествах или полубожествах. Такова вся античная мифология. Мне нет необходимости упоминать такие мифы, как миф о Прометее, миф о похищении Зевсом Европы, миф об аргонавтах и т. д. По сюжетам, по композиции, по основным мотивам мифы могут совпадать с волшебной сказкой. Так, в составе мифа об аргонавтах имеются эпизоды, которые довольно точно соответствуют нашим сказкам, но представляют собой не сказку, а миф. Язона посылают в Колхиду за золотым руном так же, как в наших сказках героя посылают за тридевять земель за золотыми диковинками. Царь Ээт готов уступить руно, если Язон предварительно выдержит испытание: он должен вспахать поле двумя медноногими быками, извергающими огонь.
‹Сюда эпизод с золотым руном. Из Больте – Поливки извлечь еще сказочные мотивы Античности. Геродот.›
Язон должен посеять зубы дракона, из которых сразу же вырастут ужасные воины, и всех он должен убить. В него влюбляется дочь Ээта, Медея. Она ему помогает. Язон все выполняет и на своем судне бежит с ней. Царь тщетно пробует их догнать.
Все это классическая волшебная сказка. Вспахать поле и пр. – трудные задачи. Медея – царевна-помощница, как во многих сказках. Наконец, добывание диковинки, добывание царевны, бегство и погоня – все это типично сказочные конструктивные мотивы. Но это не сказка, а священный миф, несмотря на все сходство композиционных схем. Современный фольклорист не может становиться только на формальную точку зрения. Эти мифы рассказывались отнюдь не с развлекательными целями, хотя сюжеты и были очень интересны. Мифы связаны с культами. Культы должны были воздействовать на божества, а божества – помогать людям. Разница между мифами и сказками есть, следовательно, разница социальной функции. «Миф, потерявший социальную значимость, становится сказкой»[672]. Миф есть рассказ религиозного порядка, сказка – эстетического. Миф есть более раннее образование, сказка – более позднее. Таким образом, миф и сказка отличаются не столько сами по себе, сколько тем, как к ним относятся. Это значит, что фольклористика есть наука не только о сюжетах, текстах, но и о роли этих сюжетов в общественной жизни народов.
2. Быль, быличка, бывальщина
Рассказы религиозного содержания обращались в недавнем прошлом в народе, причем в довольно большом количестве и разного типа. В Западной Европе они обращаются по сегодняшний день. Можно ли считать такие рассказы мифами? Может быть, их надо считать сказками? По тому критерию, который был дан выше, сказками их считать нельзя, так как они выдаются за действительность, и в их действительности бывают убеждены совершенно твердо. Их нельзя считать и мифами, так как речь идет не о божествах, почитание которых возведено в культ в государственной религии. Народ отличает их от сказки и называет былями, быличками, бывальщиной. Эти названия говорят о том, что народ твердо верил в их реальность. Так же будем называть их и мы. Эти названия более удачны, чем принятое в