Читать интересную книгу Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме - Лука Спагетти

Я бы с удовольствием залепил ему в морду сам, до чего же противным голоском он вещал нараспев «Faites vos jeux»[70] и «Les jeux sont faits, rien ne va plus»[71], а числа 28 и 11 все не выходили.

Через десять минут мои пятьдесят зеленых улетучились, то есть, по злой шутке судьбы, были выиграны Алессандро и Коррадо, которые с довольным видом знатоков своего дела продолжали огребать деньги. Что за разочарование! Я целую вечность ждал этого момента, и никакого намека на 28 и 11. Я оставил моих приятелей за столом и отправился звонить Джулиане.

– Любовь моя, я спустил все! А Коррадо с Алессандро выигрывают, как два сукиных сына!

Я не успел повесить трубку, как увидел вдали очертания фигуры Алессандро, движущегося в моем направлении.

– Я просадил все! А Коррадо фарт так и валит!

Было совершенно ясно: судьба слепа, а невезение имеет преотличное зрение. Мы утешились мыслью, что нам определенно больше везет в любви. Придя к такому решению и предназначив Коррадо роль мстителя за наши неудачи, мы вернулись в зал болеть за него. А поскольку мы, римляне, любим выходить за рамки, то наши эмоции были достойны спектакля, разыгранного на «Янки Стэдиум». Коррадо в завершение выиграл сотню долларов. Во всяком случае, ему удалось сорвать куш в казино «Экскалибур»!

Сутки спустя мы добрались до Большого каньона. От дороги туда у нас захватывало дух: пустыня, кустарник, плотина имени Гувера и подъемы под палящим солнцем. Даже вблизи от заповедника у нас не создавалось впечатления, что мы достигли цели: не было видно ни вершин гор, ни ложбин, которые наводили бы на мысль о существовании каньона. Потому что если каньон есть, то его должно быть видно. С правой стороны параллельно внутренней дороге в заповедник тянулась ограда из чрезвычайно густого кустарника, из которого торчали знакомые очертания, а именно задницы человеческих существ! Некие личности неизвестно по какой причине выстроились в ряд, засунув головы в зеленые ветви, вследствие чего на всеобщее обозрение проезжающих по дороге оказались выставлены исключительно их зады.

Побуждаемые непреодолимым любопытством, мы припарковали автомобиль и тоже просунули наши головы в кустарник. То, что мы увидели с другой стороны, не поддавалось никакому описанию: ущелье из красного камня, круто обрывавшееся с совершенно плоской равнины вниз на сотни метров туда, где неслись воды реки Колорадо.

Это выглядело нереальным, казалось картиной, написанной рукой Господа Бога. Ущелье было гигантским, окрашенным в различные оттенки красного, желтого, апельсинового и розового цветов, с идеально отполированной поверхностью, склонами, выточенными рекой Колорадо в течение миллиона лет. Эффект был потрясающим; мне показалось, что я потерял всякую способность ощущать глубину и размеры.

Когда стемнело, ближе к девяти вечера, мы опять сели в машину, чтобы вернуться в Лас-Вегас, благодарные за те впечатления, которые доставил нам Большой каньон.

Было около одиннадцати, я уже просидел за рулем пару часов, в то время как мои приятели спали, когда вдали возникло странное зарево, которое напоминало то ли белую ночь на севере, то ли приземление межпланетного корабля из внеземной цивилизации. По мере того как мы приближались к Лас-Вегасу, зарево усиливалось, и только когда машина спустилась с последнего из холмов, окружавших город, мы поняли, что это за сияние: Лас-Вегас! Казалось, что проснулся вулкан и море лавы погребло город под собой, накрыв его сияющим покрывалом. Мы вновь потеряли дар речи. На сей раз от невероятного творения человеческих рук: моря огня в пустыне.

Переезд на Восток должен был продолжиться на следующий день; на основании приобретенного опыта и привычки ежедневно неустанно проезжать сотни миль мы приняли наиболее экономичное, но также и наиболее утомительное решение: три дня на «Грейхаунде» из Лас-Вегаса в Новый Орлеан.

Поскольку автобус делал много остановок, нам удалось повидать, хотя и бегло, несколько городов, от Финикса до Тусона, который навеял на меня воспоминания о Дэне Фогельберге, еще одном музыканте, которого я обожаю. Затем Эль-Пасо, Сан-Антонио, где я высадился, насвистывая как раз «In San Antone» Дэна Силза, и в заключение Хьюстон. Наконец мы прибыли в место назначения, Новый Орлеан. Там, прогуливаясь по городу, мы натолкнулись на кафе с комичным названием «Cats Meow»[72], где было в самом разгаре отчаянное караоке.

В Италии я всегда ненавидел караоке, но здесь я просто обалдел от радости: просматривая перечень имеющихся в репертуаре песен, я усмотрел там «Битлз», Джеймса Тейлора, Дэна Фогельберга, группы «Eagles», «Alabama». Кафе постепенно заполнялось, и толпа зрителей жаждала насладиться исполнением певцов, претендующих на выступление.

В какой-то момент, возвращаясь из туалета, я заметил нечто такое, что дало мне повод совершенно серьезно испугаться, как бы меня не хватил удар: все посетители уставились на меня, так как блондинка-ведущая только что вызвала меня на сцену петь! Пока я был в туалете, два моих малахольных дружка без моего ведома записали меня на выступление и вовсю аплодировали из глубины кафе, наслаждаясь розыгрышем. Я застыл в нерешительности, не зная, то ли мне сбежать, то ли умереть со стыда на месте.

Я выбрал второе – для меня представлялось невозможным обмануть ожидания зрителей, просто заходившихся от исступления, которое еще больше взвинчивала ведущая, подуськивая их аплодировать и поддержать «Луку из Рима». Тревога быстро улетучилась, и через несколько секунд вступления на двенадцатиструнной гитаре, к которому добавился стон электрогитары, я узнал знакомую песню и, преисполненный радости, в полный голос затянул «Well I tried…».

Это оказалась песня «Sister Golden Hair» группы «America», а я на несколько минут превратился в Джерри Беркли. Присутствующие улыбались и аплодировали мне, поднимая вверх большой палец, а на мониторе бежал текст, в котором я не испытывал ни малейшей надобности.

Лука Спагетти пел в новоорлеанском кафе «Sister Golden Hair» группы «America», и никому не пришло в голову пинками прогнать его! По меньшей мере пока.

Когда песня закончилась в буре аплодисментов, мною овладело чрезвычайное возбуждение. Мне хотелось остаться на сцене на три дня подряд, как в Вудстоке, чтобы приводить Новый Орлеан в восторг одной песней за другой, но здравый смысл и ревнивые взгляды других певцов, записавшихся на выступление, призывали меня покинуть сцену.

Я вернулся к нашему столу и обнял своих друзей, поблагодарив их за то, что заявили меня. Они же вместо ответа вложили мне в руку кассету с записью моего песенного выступления.

Этим же вечером, чтобы ничего не упустить, мы переместились в храм джаза: исторический «Preservation Hall», где слушали отличную музыку.

Из Нового Орлеана, все так же с помощью нашего верного «Грейхаунда», мы прибыли в Нэшвиль, столицу штата Теннесси и музыки в стиле кантри. Я заставил друзей нанести визит в «Зал славы музыки кантри» и «Grand Ole Opry», театр, где устраивались сотни выставок и концертов. Вечер мы провели в салуне «Дикая лошадь», где присутствовали на репетициях урока «лайн данс». Если и существует что-либо, к чему я действительно не испытываю ни малейшей склонности, так это танцы. По мне, так лучше размахивать веником, однако же «лайн данс» захватил меня. Это групповой танец, все двигаются в унисон, молодые и старики вместе. Естественно, все это под аккомпанемент музыки кантри.

Кто знает, может быть, в какой-нибудь другой день я попробовал бы. Но не в тот вечер. Было слишком поздно, и мои друзья, больше изнуренные музыкой в стиле кантри, нежели усталостью, заставили меня распрощаться с Нэшвилем, чтобы направиться к следующей цели нашего путешествия, Вашингтону.

По дороге к штату Западная Виргиния, между Голубым хребтом и рекой Шенандоа, мне показалось, что я нахожусь внутри песен «Take Me Home», «Country Roads» Джона Денвера, я был почти на небесах…

За Вашингтоном последовала Филадельфия. Там мы наконец встретились с Берни.

12. «Country road»[73]

С Берни мы познакомились в Риме несколько лет назад; этим летом он вернулся домой, в Филадельфию, в отпуск. Ему было под сорок, ростом он мог потягаться с нами, за метр восемьдесят, но вместо семидесяти пяти килограммов он весил намного больше. Эта дородность и симпатичное лицо придавали ему сходство с Джоном Гудмэном[74].

Берни был священником. Он владел семью языками, включая азбуку для глухонемых, чем чрезвычайно гордился. Мы познакомились с ним в нашем приходе. Играя в футбол с друзьями на площадке молодежного клуба каждую субботу после полудня, мы не могли не обратить внимания на этого человека весьма потешного вида, одетого в форму бойскаута.

Только позже мы обнаружили, что он был священником и притягивал людей к себе благодаря своему необычайному обаянию.