Так что он никогда не знает, что ему делать, уходить или оставаться, быть здесь или в другом месте!
Задача трудная, но так как барыня в обоих случаях ругается, то барин обыкновенно решает скрыться…
По крайней мере, он не будет ее слышать…
Ах! Поистине, он достоин сожаления!
Как-то утром, развешивая на заборе белье, я заметила в саду барина. Он занимался тем, что привязывал к палочкам георгины, прибитые ночным ветром к земле… Барин часто работает в саду, когда не выходит из дому до завтрака; по крайней мере, он делает вид, что чем то занят на грядках. Все-таки это его отвлекает от тоскливой атмосферы дома… По крайней мере, в эти моменты никто его не ругает… Без барыни он совсем другой. Физиономия проясняется, глаза начинают блестеть… берет верх его природная веселость. Говоря по правде, он совсем не противный…
Дома он почти со мной не говорит, и, занятый своими мыслями, не обращает на меня никакого внимания… Но на дворе он никогда не пропускает случая бросить мне ласковое слово, если уверен, что барыня его не подстерегает.
Если он не смеет со мной заговорить, то смотрит, и взгляд его красноречивее слов. Во всяком случае, меня забавляет всячески его дразнить… И хотя я не приняла относительно него никакого определенного решения, но кружу ему голову напропалую…
Проходя мимо него по аллее, где он работал, нагнувшись над своими георгинами, я сказала, не замедляя шага:
— О! Как барин сегодня работают!
— Ну да! — говорит он… — Эти проклятые георгины! Посмотрите!
Он пригласил меня минутку постоять…
— Ну как, Селестина?.. Надеюсь, вы здесь совсем обжились?..
Опять этот вопрос! Он совершенно не умеет завязать разговора!.. Чтобы сделать ему удовольствие, я отвечала с улыбкой:
— Конечно, барин, я теперь привыкла…
— В добрый час… Это хорошо… Это недурно…
Он внезапно поднялся, окинул меня нежным взглядом, повторяя: «это не плохо» и, вероятно, мысленно подыскивая в это время что-нибудь более остроумное… Вынул изо рта травинки, которыми подвязывал стебли, и, расставив ноги, упершись ладонями в бедра, посмотрел на меня до непристойности пристально и воскликнул:
— Держу пари, Селестина, что вы таки в Париже куролесили? Ну, сознайтесь, ведь куролесили!..
Я этого не ожидала… Мне страшно захотелось расхохотаться, но я целомудренно опустила глаза с рассерженным видом, и стараясь, как подобает, покраснеть, сказала тоном упрека:
— Ах, барин!..
— Ну что!.. — продолжал он… — Такая красавица, как вы… С такими глазами!.. Ах! Должно быть, таки вы куролесили!.. И тем лучше… Я сам, черт побери, за то, чтобы забавляться!.. Я сам стою за любовь, клянусь вам дьяволом!..
Барин чрезвычайно оживился… Я заметила самые явные признаки любовного возбуждения во всей его плотной мускулистой фигуре. Он весь пылал… Желание сверкало у него в зрачках… Я подумала, что нужно вылить на это пламя хороший ледяной душ, и сказала очень сухим и сдержанным тоном:
— Барин ошибаются… Барин думают, что имеют дело с таковской… Барин должны знать, что я честная девушка…
И чтобы показать, до какой степени я оскорблена, с достоинством прибавила:
— Стоит сейчас же идти к барыне жаловаться…
И сделала вид, что ухожу… Барин с живостью схватил меня за руку…
— Нет… Нет! — пролепетал он…
Как я могла все это сказать не прыснув; как могла задержать в горле грохотавший там хохот?
Право, сама не знаю….
Барин был невероятно смешон… Весь багровый, с раскрытым ртом, выражая всей своей фигурой страх и глупость… Молча стоял и чесал затылок…
Возле нас находилось старое грушевое дерево с пирамидой ветвей, изъеденных мхом и лишаями… На нем висело несколько груш на расстоянии руки… На верхушке соседнего каштана иронически стрекотала сорока… Притаившись за стволом букса, кошка ловила шмеля… Барину становилось все труднее и труднее молчать…
Наконец, после мучительных усилий, вызвавших на лице его судорожную гримасу, он спросил меня:
— Бы любите груши, Селестина…
— Да, сударь.
Я не сдавалась… И отвечала пренебрежительно высокомерным тоном.
Он поколебался несколько секунд из боязни быть настигнутым барыней… И вдруг, точно маленький воришка, сорвал с ветки грушу и подал мне…
Ах! с каким жалким видом!.. Колени его тряслись… руки дрожали…
— Держите, Селестина… спрячьте в фартук, вам ведь на кухне этого не дают, правда?..
— Нет, барин…
— Ну так… я вам дам еще… когда нибудь… потому что… потому что я хочу, чтобы вы были счастливы…
Искренность и горячность его желания, застенчивость, неловкие жесты, растерянные слова, сила мужчины, все это меня несколько растрогало…
Я слегка смягчила выражение моего лица, скрасила улыбкой жесткость взгляда, и сказала наполовину вкрадчиво, наполовину лукаво…
— О! Барин!.. Если бы барыня увидала?..
Он заволновался, но так как от дома нас отделял густой ряд каштанов, быстро оправился, и заметив во мне перемену, воскликнул уже смелее с непринужденным жестом:
— Ну что-ж… барыня?.. Так что-ж?.. Мне на барыню наплевать!.. Пусть она меня, наконец, оставит в покое… Достаточно… По уши надоела мне ваша барыня…
Я заговорила строго:
— Барин не правы… Барин не справедливы… Барыня очень милая женщина…
Он привскочил:
— Очень милая?.. Она?.. Милосердый Бог!.. Бы, значит, не знаете, что она сделала… Исковеркала мне всю жизнь… я больше не мужчина… я, черт знает, что… Мне здесь все в лицо смеются… И все из-за нее… из-за жены… Жена моя?.. это… это корова… Да, Селестина, корова… корова!..
Я стала читать ему наставления, кротко уговаривать его, лицемерно выхваляя энергию, распорядительность, все домашние добродетели барыни. При каждой моей фразе он все больше и больше раздражался…
— Нет… Нет!.. Корова… Корова!..
Все-таки, мне удалось его немного успокоить…
Бедный барин!.. Я играла с ним, как кошка с мышью… От одного моего взгляда он успокоился и стал лепетать:
— О! вы такая славная, вы… такая милая!.. Вы, должно-быть, такая добрая!.. А эта корова…
— Перестаньте, барин… перестаньте!..
Он снова повторял:
— Вы такая славная… А между тем, вы простая горничная…
На мгновение он приблизился ко мне, и очень тихо:
— Если бы вы захотели, Селестина?..
— Если бы я хотела… что?..
— Если бы вы захотели, знаете что?.. Вы ведь знаете?..
— Барин вероятно хочет, чтобы я с ним обманывала барыню?.. Чтобы я с барином?..
Он не понял выражения моего лица… и с выкаченными глазами и надувшимися на шее жилами, влажными, мокрыми губами, глухо произнес: