сравнимым ни с чем, — возвысил голос Студенцов. — В отчёте о городском слёте стахановцев сотрудник отдела информации Тихонов записал в число ораторов человека, вовсе не присутствовавшего на слёте, и не только записал, но и ухитрился изложить его выступление.
Виктор хотел крикнуть, что Никитин всё-таки был на слёте, но тут же спохватился, что это ничуть не меняет дела.
— Почему же поступил так этот начинающий сотрудник, взлелеянный, взращённый нашим всеми уважаемым Александром Михайловичем Кузнецовым? — спросил Студенцов так, что было неясно: укоряет ли он Виктора, который отплатил чёрной неблагодарностью своему учителю, или порицает Михалыча, пригревшего на своей груди такую змею. — А потому, видите ли, что он торопился на концерт, — подчёркнуто произнёс Студенцов слово «концерт», — и не смог досидеть до конца слёта.
Ненависть клокотала в груди Виктора. Он вспомнил сцену, которую наблюдал однажды на улице: большой человек ласково подзывал к себе маленькую собачонку, а когда та доверчиво подбежала, схватил её грубой рукой и прижёг нос папиросой…
— Я не могу назвать всё это иначе, чем одним из рецидивов жёлтой прессы. И я не могу сказать ничего кроме: виновников этого мы должны вышвырнуть из своей среды…
«Всё, — пронеслось в голове у Виктора. — Вот и всё…»
В кабинете воцарилось тягостное молчание.
— Кто хочет выступать? — спросил редактор.
Угрюмо поднялся Михалыч. «Что ж, добивай», — взглянул на него Виктор.
— В том, что случилось, виню прежде всего себя, — заговорил Михалыч. — И вас, — указал он на Студенцова. Тот развёл руками: вот уж с больной головы на здоровую.
— Да, и вас, — повторил Михалыч. — И всех здесь сидящих. Тихонов — что? Это — молодой работник, который очень многого ещё не знает. И ругать его… я уж сам выругал. И крепко! А вот объяснить ему, что и как, научить его — обязан весь коллектив… Этим, по-моему, вопрос и… — Кузнецов помолчал, — …исчерпывается.
— Доброе сердце! — произнёс вдруг редактор негромко, словно беседуя с самим собой, но странную реплику эту услышали все.
Редактор встал, изменяя своему правилу выступать последним.
— Я говорю — доброе сердце у нашего уважаемого Михалыча!.. Продолжу вашу мысль, товарищ Кузнецов. Виноват в первую очередь я, — сидел на слёте, слушал тридцать ораторов и не запомнил, что Никитина среди них не было. Виноваты и вы, Михалыч, — не разъяснили своему сотруднику, что нельзя работать такими методами. Ну, а коль скоро виновато всё начальство, Тихонова можно и простить… Так, что ли?..
Михалыч сердито крякнул:
— Не поняли вы меня…
— Я вполне вас понял, — резко оборвал его редактор, и Виктор, воспрянувший было духом после выступления Михалыча, опять безнадёжно поник. — Я сказал — «доброе сердце», — строго прищурил редактор воспалённые глаза. — Но не всякая доброта идёт на пользу дела. В иных случаях она даже вредит. Сейчас — как раз такой случай.
Редактор обвёл всех взглядом, как бы советуясь:
— Что же, простим Тихонова? За то, что он подвёл газету, за то, что он нарушил один из основных принципов нашей печати — правдивость… Разложим его вину на коллектив — каждому по кусочку?..
И сам ответил:
— Ни за что! Такие вещи не прощают!
Низенький, плотный, начинающий лысеть со лба, редактор показался сейчас Виктору выше ростом.
Редактор прошёлся по кабинету, мимоходом отодвинув к стене выставленный кем-то в проход стул:
— Может ли быть совещание, подобное сегодняшнему, в редакции газеты Херста, Мак-Кормика, любой буржуазной газеты? Нет, и лишнее подробно объяснять вам, почему. Там — ложь и клевета это стиль повседневной работы. Наше оружие — правда. И это отлично знает советский читатель, но именно потому ошибка наша ещё заметней. Чем страшна она для нас? Тем, во-первых, что мы допустили брак в работе, тот самый брак, с которым так беспощадно борется газета. Тем, во-вторых, что такие случаи разжигают среди некоторых дурное мнение о наших журналистах, как о людях легковесных, этаких мотыльках, порхающих с цветка на цветок. Читатель видит ошибку, которая кажется ему в сто крат крупнее, потому что он привык верить своей газете…
Редактор опять обернулся к Михалычу:
— Права на ошибку не дано никому из нас! Тихонов получит административное взыскание… Очень строгое взыскание, — добавил он после секундной паузы.
Слушая редактора, Студенцов удовлетворённо кивал, как бы желая сказать: ну, вот, то же самое, о чём вёл разговор и я…
Но вдруг редактор остановился перед ним:
— Однако нельзя впадать и в другую крайность, как это сделал сегодня рецензент. Ведь что, в сущности, он предложил? Немедля изгнать Тихонова из редакции, поставить на нём крест… Дубьём и дрекольем тут не поможешь, товарищ Студенцов! Мы были бы слишком щедры и чересчур недальновидны, если бы так вот, с плеча разделывались с каждым, кто оступился, сбился с верного пути. Мы никогда бы тогда не сумели вырастить крепкие, не боящиеся трудностей кадры, которые, как сказал товарищ Сталин, решают всё…
Студенцов снова развёл руками, что на этот раз должно было означать: извините, погорячился. Редактор вернулся на место:
— Нисколько не снимая вины с Тихонова, все мы, а прежде всего коммунисты, должны упрекнуть себя за то, что мало думаем ещё о воспитании молодёжи, — здесь Михалыч прав. Ведь ошибка Тихонова — это, по существу, одно из проявлений пережитков старого. В погоне за одной только оперативностью Тихонов поступился всем остальным, что составляет основу работы советского журналиста. Мы же не предостерегли молодого нашего товарища от халатности, безответственности, а в конечном итоге и безидейности, ибо безответственность рано или поздно рождает безидейность… Вот над чем надо серьёзно подумать…
Виктор со стыдом вспомнил свои рассуждения об оперативности. Горько приходится расплачиваться за поспешные выводы!..
Редактор откашлялся и уже спокойным тоном произнёс:
— Продолжим совещание…
В этот день в отделе было как в доме, где случилось несчастье. Хмурый Михалыч долго, много раз вычёркивая одни слова и заменяя их другими, писал своим угловатым, похожим на готический шрифт, почерком поправку, которая завтра должна была быть напечатана в газете. Обычный поток посетителей он встречал без привычного радушия, и гости, заметив это, ограничивались только делом и спешили уйти. Виновник происшествия — Виктор, сдавая Михалычу несколько информации, предварительно проверил каждую фамилию, каждую цифру и, хотя его заверили, что странная фамилия «Далеко» так и пишется, на всякий случай вычеркнул её. «Пуганая ворона куста боится», — гласит пословица. Виктор боялся теперь всего. — лишней запятой, нечётко отпечатанной буквы.
У него — в этом стыдно было признаться даже самому себе — исчезла радость от предвкушения решающего разговора с Валей. Ему хотелось, чтобы она позвонила завтра, послезавтра, когда угодно, но не сегодня, когда мысли его были заняты другим. Но она не забыла…
— Витя? — услышал Виктор её голос, ничуть