времени не жалел, изо всех сил старался преступников словить.
Что-то я утерял в её глазах, и долго ещё она была прямо-таки жестока со мной. Но я был благодарен ей за сохранение тайны.
Вскоре однако тайна раскрылась. Оказывается, ни лейтенант милиции, ни мой зять со своими оперативниками и дружинниками не дремали. Всё меньше внимания уделял Николай кактусам, хотя они и неприхотливы и не требуют почти никакого ухода. Многие вечера проводил он в райотделе милиции, а также среди дружинников, имея перед собой одну-единственную цель — найти преступников. Усатый был задержан совсем по другому делу, но на допросе, опознанный лейтенантом, «раскололся», как мне объяснили, по всем эпизодам и признался, наконец, в преступлении на острове.
Осенью был суд. На скамье подсудимых — трое, я знал одного. За оградой, отделяющей обвиняемых, они выглядели довольно-таки жалко. Мой обидчик, лишённый буйного чуба, несколько раз пускал слезу. Он учился на втором курсе горного института. Не знаю, как там складывалось у него в семье, но очевидно стало, что рос он баловнем, привык к тому, что все его прихоти родителями поощряются, пристрастился к хмельному. Всё было банально в этой истории — попались при ограблении магазина. Попросту захотелось выпить, а денег не оказалось. Когда меня вызвали, я вышел к суду и рассказал, как на острове было. Судья спросил у студента:
— Объясните суду, как у вас поднялась рука на пожилого человека, который вам в деды годится? Вы его избивали не только руками, но и ногами. Он до сих пор не может прийти в себя.
Студент молчал. Да и что мог он ответить? Он пробубнил, что был пьян и ничего не помнит.
Тогда не сдержался я.
— Бросьте вы прятаться за бутылку, — сказал я. — На этот раз она вас не выручит. Я знаю одно слово про ваш поступок. Не хочется произносить его.
И тут я снова увидел её. Волнение обескровило её хорошенькое личико. Она вошла в зал и стала у свидетельского барьера.
Господи, боже мой! Уж как она лепетала, чтобы только выручить дружка, как лгала и вывёртывалась. Выходило так, что никого она не звала на помощь, ни от кого не драпала из того деревянного детского городка, из фанерного домика. Мало ли где уединяются молодые влюблённые? Она любила и любит, а вредный старик подсматривал и хотел помешать им. Есть такие вредные, злющие пенсионеры, которые на молодых всё сворачивают, суют свой нос куда не надо. Ничего же такого там, на острове, не произошло, просто шутили, а потом в раздражении один раз, может, и ударили, и то не больно. Ну, нервами страдают не только старые, но и молодёжь. Вот и не выдержал на этот раз молодой.
Зал негодующе гудел. Суд терпеливо выслушивал показания свидетельницы. Я же, сражённый вероломством, горько думал о ней, девчонке: неужто это и есть любовь?
МОЯ КРЕПОСТЬ
1
Однажды в воскресенье мы всей семьёй приехали в сад: Лида уговорила мужа, я уговорил жену. Запаслись, разумеется, необходимой снедью, а картошку накопали на огороде. Осень одарила и меня и моих соседей довольно щедро, несмотря на то, что огород и вообще весь дачный участок зарос сорняками, — откуда только они берутся?
Для соседей такое многолюдье на моём участке было в диковинку. Нас дружно приветствовали.
— Наконец-то Анатолий Андреевич не одинок. Здесь же прелесть какая... Почаще бы наведывались...
— Одному трудновато справляться, это уж точно. Комиссия давеча прохаживалась насчёт бурьянов...
— Клубника в этом году отменная, особенно у Анатолия Андреевича...
— У других, глядишь, тётеньки, маменьки копаются, дети помогают. А у Анатолия Андреевича никого.
— Хоть бы внучек подсобил, что ли... Он у вас, видать, шустренький. Как тебя зовут, малышка?
Потом нас оставили в покое. Лида что-то варила в котелке, внук гонялся за бабочками, собирал их в стеклянную банку, Николай, лёжа в стареньком шезлонге, читал про Шерлока Холмса — он приехал отдыхать, а не работать.
Клавдия явно преобразилась в саду, приобрела чуть ли не царственную осанку. Она похаживала среди деревьев и бурьяна, оценивающим взором поглядывала на иссечённый дождями контейнер и со знанием дела отмечала все мои просчёты.
— Главное — деревья. Всё остальное, Анатолий, пустяки. Листочки плачут, сморщились. Нет, не осень тому причиной. Уход плохой. Что? Нет, мне некогда сюда ездить. Нужны цветы. Много цветов. Осенние люблю. Астры. Майоры. Клубника хорошо. А вот огороды здесь ни к чему. Картофель, помидоры, лук и прочую петрушку — вон. Одна лишь возня и никакого эффекта. Деревья — главное. Фрукты. Клубника. Цветы. Вот направление, понял?
Мне приятна была её хозяйская забота о нашем саде, её определённость и твёрдость в выборе направления дальнейшего развития сельского хозяйства на песчаной, малоплодородной земле. Я бы не удивился, если бы она прочитала мне целую лекцию об интенсификации и гербицидах, о борьбе с вредителями и прочих глубинах агротехники: она ровно ничего не понимала ни в первом, ни во втором, ни в третьем, но она была хозяйкой и имела право решать. Она даже похорошела здесь. Но, войдя в душный, пахнущий солнцем и сухими травами контейнер, Клавдия вдруг сникла и, опустившись на топчан, сказала грустно:
— А где же наш домик белого кирпича? Вон домик: балкончик, мансарда, кухонька. Нам бы такой... Может, тогда почаще бы видел меня здесь. И у тебя была бы хозяйка.
— Хозяин того домика как раз уступил мне сей ящик за десять рублей, — пояснил я, обливаясь по́том и недоумевая, как такой ясный, солнечный день может внезапно потускнеть и утратить свои краски.
— Чей же это домик? — спросила жена, не догадываясь о том, что происходит в моей душе. — Кто это такой коммерсант у вас нашёлся, что рухлядь пускает по цене в десять рублей?
Я рассказал ей про Сорочинского и его автобазу, что если бы он захотел, то завёз бы на свой участок собор Парижской богоматери.
И ещё я сказал, что зависть — один из худших пороков человечества.
— Ты всегда имеешь наготове разумный ответ, — сказала жена. — С такими людьми скучновато жить на свете. Никому не завидовать — это значит крайне опуститься. Люди завидуют друг другу — и становятся деятельнее, стараются не отстать.
— Я завидую тебе. Ты такая молодая, — сказал я, обнимая её. Жена высвободилась.
— Старый гриб...
Мы перевели разговор на шутку, но всё-таки нет-нет, а возвращались к домикам и строительству, к доходам и расходам и возможностям трудящегося. Николай молча обошёл участок, расставшись на время с Шерлоком Холмсом, что-то